Пылай, огонь (Сборник)

— Что вас связывает с этим доктором Дойлом? — спросил Фрейд, словно стараясь скрасить впечатление от краткости своей реплики.

— Менее всего медицинские интересы, заверяю вас. Доктор Дойл пользуется влиянием в некоторых литературных журналах Англии. Сейчас он больше пишет книги, чем занимается медициной, и лишь благодаря ему мне удалось опубликовать мои скромные отчеты о делах мистера Холмса.

— Ах, вот как.

Мы вылезли из конки на углу Вахурингер и Бергассе и пешком направились к дому доктора Фрейда.

Едва только мы переступили порог, как до нас донеслись сверху звуки страшного переполоха. Горничная Паула и женщина, которая была представлена мне как фрау Фрейд, едва заметили нас, когда мы проскочили мимо них наверх. Я почти не обратил внимание на девочку лет пяти, цеплявшуюся за перила. Позже я стал искренним другом Анны Фрейд, но в тот момент нам было не до знакомства. Мы с Фрейдом ворвались в комнату, где Холмс лихорадочно вышвыривал содержимое своего саквояжа, воротничок у него сполз набок, а волосы растрепались, поскольку он уже не владел собой.

Как только мы влетели в комнату, он, повернувшись, уставился на нас дикими глазами.

— Где оно? — вскрикнул он. — Что вы с этим сделали?

Нам потребовалось приложить немало усилий, чтобы справиться с ним, а то, что последовало затем, было хуже и страшнее, чем Рейхенбахский провал, который я еще попробую описать.

Порой влияние гипноза сказывалось, а порой — нет. Порой нам удавалось успокаивать его при помощи седуктивных средств, но Фрейд предпочитал не прибегать к ним, если была возможность обойтись.

— Мы не должны приучать его к успокаивающим средствам, — объяснил он мне, когда мы на скорую руку перекусывали у него в кабинете.

Конечно, было совершенно необходимо, чтобы кто-то из нас постоянно находился с Холмсом, следя за тем, чтобы он не причинил вреда себе или кому-то из окружающих в то время, когда он не мог отвечать за свои поступки. Он дошел до того, что испытывал буквально ненависть при виде кого-либо из нас, включая и Паулу, которая, хотя Холмс наводил на нее страх, добросовестно исполняла свои обязанности. Доктор Фрейд и его домашние понимали, чем вызвано состояние Холмса и не принимали близко к сердцу его вспышки, как бы ни были они оскорбительны, но они ' глубоко ранили меня. Я даже не мог себе представить, что Холмс способен на такие потоки поношений. Когда я оказался у него в комнате, чтобы составить ему компанию, он столь яростно обрушился на меня, что даже сегодня эти воспоминания доставляют мне боль. Он говорил мне, насколько я был глуп, проклинал себя за то, что терпел общество безмозглого инвалида, и более того. Можно представить, сколько мне стоило сил выдержать этот поток оскорблений и поношений, но я не чувствую себя виновным за то, что, когда он Хотел вырваться в коридор, мне пришлось оглушить его ударом, который — могу признать — оказался, может быть, несколько более сильным, чем следовало бы, потому что я не мог справиться с обуревавшими меня чувствами. Я нанес его с такой силой, что Холмс потерял сознание, а я, испугавшись, позвал на помощь, проклиная себя за то, что не мог сдержаться.

— Не переживайте так, доктор, — Фрейд потрепал меня по руке после того, как мы положили Холмса в постель. — Чем больше он пробудет в бессознательном состоянии, тем Наши шансы увеличиваются. Вы избавили меня от необходимости проводить очередной сеанс гипноза, а судя по тому, что вы рассказываете, я не уверен, сработал бы он.

Ночью Холмс проснулся в жару, он бредил. Мы с Фрейдом сидели у его постели, контролируя движения рук, а он что-то бормотал об устрицах, заполонивших мир [9] , и прочую чепуху. Фрейд прислушивался к ней с величайшим вниманием.

9

Устрицы играли важную роль в подсознании Холмса. В искусственно вызванном бреду («Приключения мертвого детектива») он беспокоился, что мир будет захвачен устрицами. Известно также, что Холмс любил есть устриц. Это доставляло ему большое удовольствие. Не означало ли это, что он таким образом старался утвердить свою власть над ними и скрыть обуревающий его страх? Во всяком случае, интересно было бы проследить источник этой фобии. — Прим. авт.

— Он так любит устрицы? — спросил он у меня во время краткого перерыва, когда Холмс, казалось, успокоился. Я пожал плечами, несколько смутившись из-за того, что не мог дать исчерпывающий ответ.

Наши ночные бдения облегчались присутствием Паулы, а однажды нам пришла на помощь фрау Фрейд. Она была сдержанной обаятельной женщиной, с такими же, как у ее мужа, черными печальными глазами, но четкие очертания ее губ, на которые иногда наплывала улыбка, говорили о больших запасах внутренних сил и твердости характера.

Я принес ей свои извинения, что наше с Холмсом вторжение нарушило покой ее дома.

— Я тоже читала ваши рассказы о мистере Холмсе, — просто ответила она мне. — Хорошо известно, что ваш друг — смелый и достойный человек. И мы оказываем ему помощь как нашему другу. — Я понял, что она имеет в виду их несчастного приятеля, о котором упоминал Фрейд в «Ланцете». — И на этот раз мы не потерпим поражения, — добавила она.

Лихорадка и бред, овладевшие Холмсом, длились трое суток, в течение которых его было практически невозможно покормить. Мы были предельно измотаны, несмотря на периоды отдыха — потому что даже присутствие рядом, когда приходилось наблюдать за его конвульсивными движениями, очень утомляло. К шести часам вечера третьего дня они обрели такой тревожный характер, что я пришел к выводу о неизбежности воспаления мозга. Когда я поделился своими опасениями с Зигмундом Фрейдом, он отрицательно покачал головой.

— Симптомы весьма схожи, — согласился он, — но не думаю, что стоит бояться воспаления мозга. Мы присутствуем при том, как последние остатки яда покидают его организм. Пристрастие к нему терзает его. Если он справится, можно сказать, что он одолел поворотный пункт на пути к полному выздоровлению.

— Если справится?

— Известно, что порой люди не могут вынести такое напряжение, — коротко ответил он.

Мне оставалось только сидеть у постели и в полном бессилии смотреть на ужасные конвульсии и спазмы, прекращающиеся лишь на краткие промежутки времени, назначение которых, казалось, заключалось лишь в том, чтобы дать ему возможность снова собраться с силами. Ближе к полуночи доктор Фрейд настоял, чтобы я немного отдохнул, дав понять, что в противном случае в критическую минуту я не смогу оказать моему другу никакой помощи. Я неохотно отправился к себе в комнату.

Спать я не мог. Хотя до меня и не доносились душераздирающие стоны и вскрики, сама мысль о страданиях Холмса не давала мне погрузиться в сон. Стоила ли игра свеч? Не было ли другого пути его спасения, кроме как поставить его в такое положение, что он может умереть, стараясь выжить? Я не склонен к молитвам, и сам был смущен своим порывом, тем не менее, опустившись на колени, я обратился к Создателю всего сущего — кем бы он ни был, — униженно моля его спасти моего друга. Не могу утверждать, какое воздействие мои молитвы оказали на Холмса, но, во всяком случае, они достаточно успокоили меня, чтобы я смог уснуть.

После четырех дней высокой температуры и бреда Холмс проснулся спокойный и с нормальной температурой.

Когда я, сменив Паулу, вошел в комнату, он бросил на меня вялый взгляд.'

— Ватсон? — спросил он столь слабым голосом, что я с трудом расслышал его. — Это вы?

Заверив Холмса, что это в самом деле я, и придвинув стул к постели, я обследовал его и сообщил, что лихорадка наконец покинула его.

— Да? — равнодушно переспросил он.

— Да. Вы на пути к выздоровлению, мой дорогой друг.

— Вот как?..

Он продолжал смотреть на меня или, точнее, мимо меня с рассеянным выражением, свидетельствующим, что он не знает, где находится, и не имеет даже желания понять, как он тут оказался.

Он не возражал, когда я стал считать его пульс, который был, хотя и слабый, но ровный, не протестовал он и когда фрау Фрейд поставила перед ним поднос с едой. Поел он немного и с видимым усилием. Хотя пришлось напомнить, что перед ним стоит еда, видно было, что есть ему хотелось. Это заторможенное состояние, последовавшее за вспышками бреда и лихорадки, я счел более тревожным, чем все, что предшествовало ему.