Пылай, огонь (Сборник)

Не понравилось оно и Фрейду, когда, вернувшись после посещения своих больных, он обследовал пациента, обосновавшегося у него в доме. Нахмурившись, он отошел к окну, за которым виднелись шпили собора Святого Стефана, — вид, который, кстати, ему решительно не нравился. Успокаивая Холмса, я потрепал его по руке и присоединился к доктору.

— Ну?

— Похоже, что он вырвался, — тихим ровным голосом сказал Фрейд. — Конечно, в любое время привычка может вернуться. В этом и заключается проклятие наркотиков. Интересно было бы узнать, — спросил доктор, — как он пристрастился к кокаину?

— Мне всегда было известно, что он держит его у себя в комнате, — искренне ответил я. — Холмс говорил, что порой принимает его семипроцентный раствор, чтобы избавиться от скуки, когда ему не хватало активных действий.

Повернувшись, Фрейд улыбнулся мне, и в его чертах я опять увидел бесконечную мудрость и сострадание, которые бросились в глаза при первой же встрече.

— Но это не причина, чтобы человек вступил на путь, ведущий к саморазрушению, — мягко возразил он. — Хотя...

— Так что вас волнует? — спросил я, стараясь приглушить голос. — Вы же сказали, что отучили его от этого порока.

— На какое-то время, — повторил Фрейд, снова поворачиваясь к окну, — но мы должны изгнать и самый дух старая пословица, гласящая, что порой лечение бывает более опасным, чем сама болезнь.

— Так что же нам делать? — запротестовал я. — Позволить ему и дальше отравлять себя?

Фрейд повернулся с прижатым к губам пальцем.

— Я все понимаю. — Прикоснувшись к моему плечу, он вернулся к постели пациента.

— Как вы себя чувствуете? — мягко спросил он, даря улыбкой моего друга. Взглянув на него, Холмс снова уставился в пространство ничего не выражающими глазами.

— Не очень хорошо.

— Вы помните профессора Мориарти?

— Моего злого гения? — Слабый след улыбки тронул уголки его губ.

— И что же именно? — настаивал Фрейд.

— Я знаю, что вы хотите услышать от меня, доктор. Хорошо, я пойду вам навстречу. Он стал моим злым гением, когда ему потребовалось три недели, чтобы объяснить мне элементарные правила арифметики.

— Меня не столько интересуют ваши слова, — тихо ответил врач, — сколько ваша убежденность, что это в самом деле правда.

Наступила пауза.

— Понимаю, — наконец прошептал Холмс. Голос его был еле слышен, и он был полон глубокого страдания. Даже Фрейд, который мог быть столь же цепок и неотступен, как Холмс, когда этого требовали обстоятельства, с трудом нарушил долгое молчание, наступившее после убийственного признания.

Довел разговор до конца сам Холмс. Обведя глазами комнату, он наткнулся взглядом на меня, и его лицо оживилось.

— Ватсон? Подойдите ближе, старина. Ведь вы мой старый друг, не так ли? — неуверенно спросил он.

— Вы же знаете, что так оно и есть.

— Ах, да. — Приняв сидячее положение, он откинулся на подушки, утомленный этим усилием, и в его некогда спокойных серых глазах появилось тревожное выражение, с которым он уставился на меня. — Я почти ничего не помню о последних нескольких днях, — начал он, но я прервал его движением руки.

— Все позади. Не думайте о том, что было. Все позади.

— Я же говорю, что почти ничего не помню, — упрямо продолжал настаивать он, — но, кажется, я позволял себе кричать на вас, осыпать вас различными оскорблениями. —

Он смущенно улыбнулся, стыдясь самого себя. — В самом ли деле так было, Ватсон? Или же я просто вообразил?..

— Вы в самом деле просто придумали все, мой дорогой друг. А теперь ложитесь.

— Дело в том, — продолжал он, подчиняясь моему указанию, — я хотел дать вам понять, что на самом деле я ничего такого не имел в виду. Вы слышите меня? Ничего подобного я не думаю. Я четко помню, что обозвал вас Искариотом. Простите ли вы мне столь чудовищное обвинение? Простите ли?

— Холмс, я прошу вас!

— Теперь вам лучше было бы оставить его, — вмешался Фрейд, кладя руку мне на плечо. — Ему надо поспать.

Встав, я поспешно вышел из комнаты, ничего не видя от слез на глазах.

9 Относительно игры в теннис и на скрипке

Хотя Холмс и освободился пока от власти кокаина, необходимо было держать его под постоянным наблюдением, столь же неотступным, что и раньше. Я как-то намекнул относительно возвращения в Англию, предполагая, что самое худшее уже позади, но он умолил меня остаться. Состояние духа Холмса еще было на тревожно низком уровне, его все также трудно было заставить есть и практически невозможно было вернуть в некогда принадлежавший ему мир. Близкий человек рядом был ему столь необходим, что я позволил себя уговорить остаться еще на какое-то время.

Состоялся очередной обмен телеграммами между мной и женой. Я описывал ситуацию и просил у нее прощения за задержку, а она со свойственными ей теплом и бодростью сообщила, что Куллингуорт отлично заменяет меня на приемах и что она рассказала Майкрофту Холмсу о достигнутых успехах в лечении брата.

Тем не менее прогресс, которого удалось достичь Холмсу, был минимален. Потеряв интерес к наркотикам, он с тем же безразличием относился и ко всему остальному. Мы побуждали его есть и прогуливаться в парке рядом с Гоф-бургом. В таких случаях он покорно подчинялся нам, хотя во время прогулок смотрел только в землю, ни на что больше не обращая внимания. Я не знал, радоваться ли мне или нет подобному развитию событий. С одной стороны,

такое поведение было свойственно Холмсу, который всегда уделял больше внимания следам на земле, чем окружающей обстановке. Тем не менее, когда я старался привлечь его внимание к предмету исследований и спрашивал, что он увидел в рисунке следов, он с утомленным видом просил не опекать его и снова погружался в молчание.

Теперь он разделял трапезы со всеми обитателями дома, но отвечал молчанием на все наши попытки втянуть его в разговор и ел очень мало. Рассказы доктора Фрейда о других его пациентах, казалось, не вызывали никакого интереса у Холмса, и боюсь, я был настолько занят вялой реакцией Холмса, что и сам ничего не улавливал из рассказов доктора. У меня остались смутные воспоминания, что он упоминал людей со странными именами, что-то вроде «Человека-крысы» или «Человека-волка», а порой некое лицо по имени «Анна О.». Я понимал, что он скрывал подлинные личности этих персонажей из соображений профессиональной этики, но порой мне казалось, что, употребляя такие прозвища, он терял чувство юмора. Часто, засыпая, я вспоминал обрывки разговоров за обеденным столом в доме Фрейда и невольно улыбался, стараясь представить себе человека в виде крысы или того, кто напоминал волка. Что представляла собой Анна О.? Была ли она толстушкой?

Как ни странно, единственной из обитательниц этого дома, на которую благожелательно реагировал Холмс, была младшая дочка Фрейда. Она была очаровательным ребенком, хотя, как правило, я не склонен особенно умиляться детьми [10] . После первых же дней пребывания Холмса и после его выздоровления она перестала испытывать страх, который поначалу он наводил на всех, и стала свободно заходить к нему. Руководимая каким-то внутренним инстинктом, она всегда вела себя с ним тихо и внимательно, что не мешало их общению. Однажды после ужина она предложила ему показать свою коллекцию кукол. С серьезным выражением лица Холмс безукоризненно вежливо принял предложение, и она направилась к буфету, где хранилось ее собрание игрушек. Я уже был готов встать из-за стола и. последовать за ними, но Фрейд сделал мне знак остаться.

10

Не в этом ли утверждении кроется причина того, что Ватсон никогда не упоминал о своих детях. Остается неизвестным, были ли они у него вообще? — Прим. авт.