Пылающий Эдем

Патрик прошел в свою комнату. Дезире прихорашивалась перед зеркалом. Платье лимонного цвета обтягивало ее, как перчатка. Она умела двигаться, как манекенщица, легко и грациозно.

– Ну как, Патрик?

– Мило, – ответил он, но ему было все равно.

– Его мне дала Дорис. Оно новое, просто ей не подошло. За такой одеждой ездят в Нью-Йорк. Если, – задумчиво добавила она, – ты можешь себе позволить.

– Чудесное платье, – заверил он, начиная терять терпение.

В передней комнате Клэренс читал газету. Когда Патрик вошел, он отложил ее.

– Спорил с Биллом? Я прошел за дом и не мог не услышать.

– Подавай ему революцию и классовую борьбу. Меня это ужасно беспокоит. Куда его занесет?

– Я – старик, ты, Патрик, молод, а он еще мальчик. Он просто говорит другими словами. Все дело в словах.

– Надеюсь, что ты прав.

– Он что-то говорил о Фрэнсисе Лютере?

– Да.

Клэренс помолчал, потом тихо сказал:

– Я знаю, что ты чувствуешь. Жизнь тебя не закалила, и, может быть, этого никогда не произойдет. Вспомни, когда еще я предостерегал тебя от тесного общения с Лютером. После я познакомился с ним поближе и изменил свое мнение, но потом я понял, что мое первое впечатление было верным. Это в крови. Зов крови… и денег… что то же самое. В час испытаний, находясь на перепутье, человек защищает свои интересы и свою собственность. В этом Билл, может быть, и прав.

В комнату вошла Дезире, так и не снявшая новое платье.

– Вы разговариваете о Билле? Он опять что-то натворил?

Патрику не хотелось, чтобы она приняла участие в их дискуссии. Она всегда проявляла слишком большую готовность наброситься на Билла.

– Ничего особенного, – сказал он. – Просто не в настроении.

Но ему не удалось провести ее.

– Я бы выпорола этого мальчишку! Бедный Патрик, ты так хотел сына. Две прекрасные дочери, но их оказалось недостаточно, да?

– Прекрати, Дезире, – вмешался Клэренс. – Опять ты за свое: «я тебе говорила».

– Да нет, пап, Патрик знает, что я так не думаю. Но с Биллом с самого начала было так трудно.

– Он бывает миролюбиво настроен, – защитил его Патрик.

– Да. Как шершень, отдыхающий между полетами.

– У него было трудное детство. Я думал, что любовь сможет изменить его.

– Может, он и изменится, – бодро вставил Клэренс. – Молодежи свойствен идеализм, заводящий ее порой слишком далеко, но следует помнить, что без него мир стоял бы на месте. Когда стираются острые углы, глазам предстает строительный камень, из которого сооружается прочное здание, называемое цивилизацией, – говоря так, руками он как будто создавал нечто, скреплял невидимые блоки; ему явно понравилось собственное сравнение.

– Пойди полежи в гамаке, а я пока приготовлю поесть. Ты так мало отдыхаешь, – пожурила она его.

– Пожалуй, я так и сделаю.

Он лежал в гамаке, не открывая книгу, над ним шумела листва, отбрасывая двигающуюся тень. Строительство цивилизации, сказал старик. Что ж, возможно. Или разрушение? Разрушение, рядящееся в одежды справедливости? Обычное дело в современном мире. Он лежал хмурый и встревоженный и хотел хоть ненадолго заснуть.

На лужайке перед домом все еще оживленно болтали девочки. Он даже не умеет танцевать! – услышал он и улыбнулся. Маленькая женщина! Внезапно он вспомнил Фрэнсиса, которого видел в городе неделю или две назад. Он был со своей маленькой дочерью, нежным созданием в необыкновенном розовом платье.

Фрэнсис, как и он, хотел сына, здорового мальчика. А вместо этого у него больная дочь. Как несправедлива жизнь, как сурова и безразлична!

Он разозлился на себя, что все еще думает о Фрэнсисе. Его не должно это трогать! Человек защищает свои интересы и свою собственность, – несколько минут назад сказал Клэренс. Может, и в самом деле, ответ кроется в человеческой природе?

Молодой человек, которому прострелили ноги в джунглях, детеныш животного, все еще живой, с которого сдирают шкуру, чтобы сшить шубу для утонченной леди, мать, изнасилованная в большом каменном городе, – только природа? Каждый сам за себя, а дьявол за остальных? Голова у него раскалывалась.

Он проснулся от прикосновения прохладной руки к его лбу.

– Тебе необходимо было поспать, – произнесла Дезире. – Пойдем в дом. Я сделала холодный огуречный суп.

Она сняла платье Дорис и надела блузку и юбку. Длинные волосы заколола повыше, как всегда делала в жару. И пахло от нее цветами. Он почувствовал прилив желания, это в середине дня! Если бы у него было хоть немного здравого смысла, он последовал бы совету, который дал Биллу. Он бы наслаждался молодостью, или тем, что от нее осталось, и наблюдал бы, как мир, включая Фрэнсиса Лютера, становится лучше. И выбравшись из гамака, он пошел за Дезире в дом.

Глава 19

С высоких стен Дома правительства по-прежнему смотрели портреты. Принцы, королевы, генералы, судьи в горностаевых мантиях безмятежно взирали на толкотню и давку внизу, словно для них мир ничуть не изменился. Шум музыки и голосов утомил Фрэнсиса. Целый день вокруг него произносились восторженные речи, звонили церковные колокола, военные корабли, стоявшие на рейде, салютовали залпами из своих орудий. Их гул все еще отдавался в его голове эхом.

Сегодня родилась нация, независимая нация со своим флагом – россыпь звезд на зелено-оранжевом поле. «Юнион джек» был спущен, и на его месте развевался по ветру новый флаг. На торжественной церемонии выступил герцог и дюжина местных сановников. Ясный голос Николаса Мибейна звучал настолько властно, что ни у кого не осталось сомнений, кто станет премьер-министром в результате предстоящих через три месяца выборов.

Фрэнсис не слишком прислушивался ко всем этим словесам, поскольку в подобных случаях ничего нового обычно не говорят. Звучат, как правило, благородные призывы. Проблемы придут позже, в свое время. А кроме того, все знают об их существовании: недоедание, безработица, необходимость электрификации, вопросы импорта и экспорта. Солнце слепило глаза, и ему было непонятно, зачем он пришел, хотя, конечно, понимал, что здесь будут «все», а отсутствие покажется чем-то странным. Его взгляд, как и мысли, блуждал по площади – это старое место видело столько флагов, потом обратился к памятнику Нельсону, а затем дальше – к гостинице Кейда, где так хорошо было бы сейчас выпить чего-нибудь холодного, сидя в саду.

Он подумал о Кэт.

В этом дремлющем саду все и началось, хотя ни он, ни она тогда не поняли этого. Воспоминание было необыкновенно живым – кольцо с изумрудом, ее слова. Что-то насчет того, что «привязанность к этому месту приведет вас сюда снова». Его поразило, насколько точной может быть память. В конце концов в жизни молодого здорового мужчины происходит столько всяких событий: ланч в маленьких итальянских городках, выпивка в барах и дорогих отелях, «любовь» в машинах и на кораблях, в спальнях и пляжах – разве всё упомнишь? Едва ли! Почему же тогда некоторые воспоминания прокрадываются в память и беспокоят его, только раздражая, потому что он не хочет их.

Он больше не видел ее, и так было лучше. Больше он не виделся и с Патриком. Все это время он почти не бывал в городе, только если нужно было заехать в банк. Тогда он оставлял машину позади здания, быстро производил платежи и через несколько минут уже ехал назад. Иногда по вечерам он заезжал в клуб, отчасти, чтобы доставить удовольствие Марджори, отчасти потому, что полная нелюдимость могла показаться чем-то нездоровым. И потом, вероятность встретить в клубе Кэт или Патрика была ничтожно мала!