Пылающий камень (ч. 1)
Шрифт:
Толпа восхищалась добротой и щедростью короля.
Лавастин отлично знал, чем можно порадовать племянницу короля, поэтому дары жениха оказались несколько иного рода: крепкая хорошая одежда, которую благородная леди может подарить своим слугам, золотые и серебряные дискосы, красивые ларцы, наполненные монетами, которых хватило бы для того, чтобы осчастливить небольшую армию нищих. И наконец, сам Алан протянул Таллии небольшой, украшенный слоновой костью и драгоценностями ковчежец с маленьким серебряным ключом. В нем хранилась пыль содежд святой Джоанны Неверующей и выложенная из драгоценных камней роза.
Таллия
Но она так благодарила его, так радовалась. В ее глазах не было и намека на неловкость от их первой брачной ночи, и в сердце у Алана возродилась надежда — просто ему нужно быть терпеливым.
Толпа стала расходиться. Слуги объявили, что король даст аудиенцию позже, после церковной службы. Лавастин вернулся в свою комнату, Алан поспешил за ним, по пятам за Аланом следовала Таллия. Со стороны могло показаться, что она ни на минуту не хочет расставаться с мужем, хотя на самом деле ей просто некуда было идти.
Ревность по-прежнему лежала возле кровати и тихонько повизгивала. Алан погладил собаку, и она затихла. Лавастин отошел вместе с Таллией к окну, и они завели тихий разговор. Алан подозвал слугу и сказал:
— Кристоф, вчера вечером во дворец прибыла «орлица» по имени Лиат. Пошли за ней и попроси ее прийти ко мне.
Слуга неохотно повиновался, причем сначала он посмотрел на графа. Слишком поздно Алан вспомнил, что Кристоф был еще и самым заядлым сплетником.
— Я знаю, о ком вы говорите, милорд, — сказал он и вышел.
Когда он вернулся, следом за ним в комнату вошла Лиат. Как только она ступила на порог, собаки вскочили, залаяли и сбились вокруг Лавастина, как перепуганные щенки. Ревность тоже попыталась поднять голову.
— Тихо! — прикрикнул Лавастин. Гончие жались к его ногам и не собирались отходить ни на шаг.
— Ваше высочество, — произнесла Лиат, увидев Таллию. Хотя она и удивилась, но вежливо поздоровалась со всеми. — Милорд граф. Лорд Алан, я прибыла по вашему приказанию.
— Алан? — произнес Лавастин, пристально глядя на Лиат. — Что все это значит?
Алан не мог подняться, потому что как раз положил голову Ревности себе на колени. К тому же Лиат была простой «орлицей», а он — наследником графа, так что их нельзя было назвать равными по положению. На мгновение он задумался — что ответить? Потом увидел устремленный на него взгляд Таллии — неужели она и вправду ревнует или это всего лишь плод его воображения? Все выжидающе смотрели на него.
— Я помню о том, как эта «орлица» служила нам в Генте, — наконец решительно произнес он. — И хочу наградить ее за службу.
Лавастин шагнул вперед, Ужас ухватил его за рукав, пытаясь удержать на месте. Граф раздраженно отдернул руку.
— Ресуэлто, — тихо произнес он и посмотрел на Лиат как человек, только что обнаруживший истинное происхождение женщины, доселе от него скрытое. — Ресуэлто, — повторил он, теперь уже глядя на слуг.
— Серый жеребец? — переспросили они, не веря своим ушам. Неужели граф действительно
собирается отдать одного из своих любимых коней простой «орлице»?— И сбрую, — добавил он. — И седельные сумки. А еще пояс, изготовленный мастером Хозелем, тот, на котором вышиты саламандры и слова из Святого Писания: «Если ты пойдешь сквозь огонь, он не опалит тебя».
— Прими и мой дар, — торопливо произнес Алан, желая отвлечь внимание от графа, который, казалось, собирался взять Лиат под руку, словно родственницу. — Колчан со стрелами и… — Он хотел спросить, объяснить ей… Но не мог этого сделать при всех. Взгляд Алана упал на одно из колец, украшавших его пальцы, — золотой обод с ярким синим камнем. — Пусть это кольцо защитит тебя от всякого зла, —сказал он, протягивая перстень. — И знай, что ты найдешь у нас защиту, если понадобится.
— Благодарю вас, милорд граф. Лорд Алан. Выражение ее лица говорило гораздо больше, чем любые слова. Алан видел, что она по-прежнему боится чего-то. Неужели лорд Хью снова преследует ее? Он не мог спросить, тем более что в эту минуту к ним подошел слуга.
— Прошу прощения, милорд граф, — сказал он, обращаясь к Лавастину. — Снаружи стоит «орлица» со срочным сообщением для своей подруги от короля.
Лиат посмотрела на Алана и вышла. Как только она ушла, гончие встали и разбрелись по комнате.
— Милорд граф, я пришел, как вы приказывали. — На пороге появился королевский конюший, и Лавастин дал ему знак приблизиться, хотя тот опасливо поглядывал на гончих. Псы тихонько зарычали, но позволили человеку войти.
Конюший осмотрел Ревность и озадаченно подергал себя за бороду.
— Обычно в здешних краях не встречается ни гадюк, ни других ядовитых змей, — пояснил он. — Но я, конечно, пошлю человека проверить кусты и предупредить короля.
— Пойдем, сын. — Лавастин надел перчатки и опоясался мечом. — Надо идти к королю. — Алан заколебался. — Я сделаю, что смогу, чтобы помочь девушке, — мягко добавил граф.
— Прошу тебя, отец, позволь мне остаться с Ревностью.
Лавастин посмотрел на Таллию, которая все еще стояла у окна, и коротко кивнул.
— Она странная, — сказала Таллия. — Я встречалась с ней раньше, когда мы ехали в Кведлинхейм.
— Она сражалась в Генте вместе с нами.
— Ты и твой отец достойно наградили ее. Люди будут говорить о вашей щедрости и богобоязненности.
Ревность повернула голову у Алана на коленях, и он постарался усесться так, чтобы ей было удобнее. Впрочем, он понимал, что само его присутствие успокаивает собаку.
— Бедняжка, — пробормотала Таллия. — Я буду молиться чтобы она поправилась. — Она опустилась на колени, склонила голову и погрузилась в молитву.
В комнату заглянули несколько молодых дворян, чтобы узнать о здоровье собаки, — у всех были собственные гончие, о которых они очень заботились. Такое проявление внимания тронуло Алана. И хотя они звали его идти вместе искать гадюку, он не мог оставить Ревность одну. Ее лапа, казалось, медленно превращается в камень.
Санглант проснулся на рассвете. После того как он целых двадцать девять дней спал на мягких кроватях, его тело уже успело привыкнуть к комфорту. И теперь, поднимаясь с земли, он чувствовал, что у него затекли и руки и ноги. Но это не важно. Боль свободы — ничто по сравнению с болью рабства.