Пытка любовью

Разгуливать просто так по лагерю и посещать локальные зоны и бараки других отрядов простым заключённым запрещалось. Простых заключённых могли строем или по два-три человека водить "куда нужно" лишь заключённые с лантухом на рукаве. Если простому заключённому было необходимо сходить в "разрешённое для посещения" им место, то завхоз отряда должен был выдать ему бирку-пропуск. Количество таких бирок-пропусков в каждом отряде было ограниченное количество. Если при проверке дежурными козлами или представителем администрации колонии оказывалось, что у простого заключённого нет бирки-пропуска в "неположенном" для него месте, то он считался нарушителем, и его за это ожидало какое-либо наказание.

На утреннюю и вечернюю проверки, в баню, в лагерный магазин и в столовую, завхозы отрядов водили заключённых строем, по пять человек в шеренге. В столовой были длинные деревянные столы, обитые клеёнками, с длинными деревянными лавками по обе стороны столов. Первые два стола слева от входа, расположенные впритык торцами друг к другу, у окон, были "столами для опущенных". Они были отделены от других столов, стоящих к ним перпендикулярно, широким проходом.

Каждый из опущенных ходил в столовую со своими, помеченными дырочками, миской, ложкой и кружкой. Бригадный шнырь наливал или накладывал из общего бачка бригады опущенным, числившимся в этой бригаде, в их миски, которые они сами подносили для этого, в последнюю очередь. В миски всех других зэков бригады наливалась или накладывалась пища, когда те садились за свои столы, на которых бригадным шнырём уже были расставлены алюминиевые миски (по-зэковски - шлюмки).

Столы для приёма пищи заключёнными были расположены в двух залах столовой. В зале с окнами раздачи и в примыкающем к нему большем зале с окнами на жилые бараки. Рядом с окнами раздачи стояли два отдельных стола для тех заключённых, кто получает диетическое питание. Эти столы были самыми чистыми в столовой. Вдоль середин других столов, когда завхоз отряда подавал команду "всем встать и поочерёдно выходить из столовой", оставались груды выброшенных из мисок заключёнными гнилых овощей, высотой пять-десять сантиметров. В основном, это была чёрная гнилая свекла, из которой для зэков, питающихся "общаковой" пищей, приготавливалось первое блюдо.

Эту выброшенную из мисок вареную гниль со столов быстро убирали шныри столовой длинными резиновыми скребками в объемные самодельные полукруглые бачки с одной ручкой. А затем из этих бачков вываливали собранное в них гнильё в круглые металлические баки и бочки, стоявшие в коридорчике у "рабочего входа" в столовую.

Недоеденные куски хлеба оставались лишь на столах для диетического питания. Их быстро прибирали к рукам "черти", наблюдавшие в щель двери из коридорчика-тамбура, в котором стояли бочки и баки с гнилью, выброшенной зэками из своих шлюмок. Шныри столовой не прогоняли их, потому что эти "черти" грузили за них наполненные выброшенной гнилью грязные бочки и баки на телегу, на которой эти бочки и баки вывозили за зону лагеря в свинарник, находившийся на хоздворе у расконвойников. Как правило, мясо от этих свиней поедалось в семьях работников администрации лагеря.

МЕСЯЦ

Игорь проснулся от стука алюминиевых мисок, которые подвезли на самодельной тележке, из нержавеющей стали, зэки-санитары к двери его палаты. Тележка была на четырёх широких резиновых колёсиках и имела две железных полки, верхнюю и нижнюю. На верхней полке по утрам стоял алюминиевый бачок с пищей, привезённой на другой тележке из столовой, и были уложены штабелем дневные пайки белого хлеба для больных-зэков. На нижней полке стояли стопками алюминиевые миски.

Три зэка, соседи Игоря по палате уже стояли у входа, напротив тележки. Игорь встал, надел свой, висевший на спинке его кровати, халат, и одним взмахом накрыл тонким байковым одеялом свою постель. Затем достал из выдвижного ящика тумбочки нержавеющую ложку с укороченной ручкой (чтобы её нельзя было использовать как финку), мечту для многих "простых" зэков, положил её на тумбочку, и, взяв небольшую эмалированную кружку, пошёл к двери.

Он взял протянутую ему зэком-санитаром свою дневную пайку белого хлеба, - батон, с обрезанной от него горбушкой, и протянул санитару свою кружку. Санитар зачерпнул специальным маленьким, на две чайных ложки "без горок", черпачком сахар из белого полотняного мешочка, и высыпал его в протянутую ему кружку, а затем, одним движением руки скребнул самодельной меркой по сливочному маслу, лежавшему в миске у бачка. Игорь протянул свою пайку хлеба, и санитар выдавил из мерки, как из шприца, на срезанную часть батона хлеба круглый плоский кусочек масла, похожий на фигуру для игры в шашки. Рукой, державшей указательным пальцем за ушко кружку, Игорь взял свободными пальцами у санитара протянутую ему миску, в которую тот только что положил черпаком из бачка пшённую кашу, и пошёл к своей тумбочке. Тележку с завтраком санитары покатили к следующей палате.

Умываясь над треснутой и замазанной цементным шрамом фаянсовой раковиной под краном холодной воды, Игорь слышал тихие реплики двух больных зэков, койки которых были рядом: "Смотри-ка, даже масло растительное на каше поблескивает. Отвык я уже от этого", "Да-а, как на воле", "В столовой и жиринки даже в баланде не увидишь, а в каше - и тем более", "Такая уж наша доля", "Да. Такая уж доля".

– Отъедайтесь, мужики, - тихо сказал Игорь, вытирая лицо и руки вафельным больничным полотенцем, и видя, с каким удовольствием его соседи по палате как бы смакуют свою кашу, - Когда ещё вам в зоне так подфартит. Может и ни разу больше до звонка (до конца срока).
–

– Я даже и не мечтал об этом, - откликнулся один, чуть повернув голову с небритым дня три лицом в сторону Игоря, и вновь наклонился над своей шлюмкой, стоявшей на старом стуле между койками, рядом со шлюмкой его соседа.

– Мечтать некогда. Работай, да работай, - тихо проговорил его сосед по кровати, также небритый, относя свою пустую уже миску, подтёртую кусочком хлеба, на тумбочку, стоявшую рядом с дверью у пустующей койки, - И отоспаться надо вволю, - и он, сняв халат, быстро лёг на свою кровать и укрылся одеялом с головой. Вскоре и двое других его соседей по палате проделали то же самое.

Игорь ел кашу, сидя на своей койке спиной к своим соседям по палате в проходе между кроватями у своей тумбочки, поставив миску на один из трёх фанерных стульев с металлическими ножками, которые были в этой палате.

– Сегодня надо привести ногти в порядок, - подумал он, увидев серую дугу на конце ногтя большого пальца правой кисти руки, держащей ложку, - Сегодня нужно выглядеть человеком. Надо и тенниску надеть с трикушкой, а то я в этих кальсонах, как Чапай в своей дивизии.
–

Он доел кашу, поставил миску сверху на три, вычищенных его соседями кусочками хлеба, стоявших на тумбочке у двери и, достав дешёвенькую сеточно-полосчатую электробритву из ящика тумбочки, начал бриться у раковины, где была единственная электрическая розетка в палате.

– Целую ночь не спал. Расчувствовался, урод, - думал он, бреясь и глядя в зеркальце на футляре от электробритвы, - Сегодня нужно быть вежливым и внимательным. Быть человеком, и не лезь в душу. Просто общаться, как человек, если она заговорит. Лебезить и заискивать я ведь не умеею.

А о чём с ней можно говорить? У неё ведь мысли вольного человека. Она ведь и не знает, что такое зона. Она понимает всё так, как пишут об этом в книжках. Нужно быть внимательным и вежливым. И попробовать улыбнуться хоть раз. А то подумает, что я такой же скот, как и многие здесь. Хотя, как улыбаться? Отвык ведь уже.

Ну и красивая же она! "Живи сам, не мешай жить другим, и оставайся всегда человеком", - вспомнил он основное зэковское правило "по жизни в зоне", - Ну вот, и побрился. Осталось только ногти почистить.
–

Покурив в туалете, Игорь сел на кровать, обработать свои ногти. У него были маленькие щипчики-кусачки, с нажимным рычажком-пилкой для подравнивания ногтей. Он когда-то, года два назад, выменял их у какого-то зэка, который предложил ему их за замутку чая. Игорь обкусывал ногти щипчиками и обтачивал их пилочкой. Откушенные ногти падали на полы его халата. В это время пришёл Чёрный.