Пытка любовью

– Это, конечно, не тот баян, что был у меня на воле. Там было двенадцать регистров. Но, всё-таки, - сказал Карпач, и прошёлся пятью пальцами по голосам, и пятью пальцами по басам инструмента. Игорь сразу услышал по звукам, что за баяном сидит профессионал, каких он ещё не встречал в этой жизни. Карпач бросил свой взгляд на Игоря и сказал, - Эх, Игорюха! Щас запою!
–

Он сделал красивый проигрыш какой-то блатной песенки, и запел, глядя Игорю в лицо:

– Мать моя была Надежда Круп-ска-я,

Отец - Ка-линин Михаил.

И жили мы в Москве на Красной пло-ща-ди,

Иёська Сталин в гости заходил...
–

Увидев, что на лице Игоря не проявилось никаких весёлых эмоций, Карпач сказал, - Ладно. Щас споём чё-нидь ещё.

–

Он несколько раз проиграл какие-то мелодии, показывая при этом виртуозность своего исполнения. Игорь изумлённо смотрел, как короткие пять пальцев Карпача "бегают" по "голосам" инструмента. Но ещё больше поражало его то, что такие же пять его пальцев левой руки "бегали" и по басам. Играл он просто и свободно, даже не накинув ремни баяна за плечи. Они ему были как бы и не нужны.

Корпач сделал красивый проигрыш и вновь запел, искривив свой голос под голос жизнерадостного юнца:

– Чунго-чанга, - синий небосвод!

Чунго-чанга, - лето круглый год!

Чунго-чанга, - весело живём!

Чунго-чанга, - песенки поём!
–

А потом зазвучал ещё более жизнерадостный фальцет "юнца":

– Чудо-остров, чудо-остров!

Жить на нём легко и просто!

Жить на нём легко и просто!

Чунго-чан-га!

Наше счастье, - постоянно - жуй кокосы, ешь бананы,

Жуй кокосы, ешь бананы! Чунго-чан-га!

Игорь посмотрел на лицо Карпача. На нём была "маска" жизнерадостного, улыбающегося, поющего зэка-идиота. И сама эта весёлая песенка, как будто она пелась именно о зоне, в которой они находились, и о "счастливой жизни" зэков в этой зоне. И этот жизнерадостный фальцет зэка-исполнителя, с улыбающимся и радостным лицом идиота, вызвали у Игоря просто приступ неудержимого хохота. Игорь хохотал, а Карпач продолжал пищать, как бы ещё более жизнерадостно и восторженно:

– Чунго-чанга, - счастье много лет!

Чунго-чанга, - мы не знаем бед!

Чунго-чанга, - весело живем!

Чунго-чанга, - песенки поём!
–

Игорь хохотал так, что уже не мог хохотать, глядя на зэка-идиота, изображаемого Карпачём, и исполнявшего в полуголодной зоне эту песенку о счастливой жизни зэков в этой зоне. Тело его уже беззвучно сотрясалось на стуле, а Карпач всё продолжал петь, с маской зэка-идиота на своём лице.

Игорь начал, сотрясаясь, сползать со стула. Его хохот был уже просто неудержимым. Он уже сидел на коленях на полу и, держась за стул, беззвучно содрогался от хохота. По его щекам текли слёзы от этого искреннего и неудержимого хохота. Он уже не мог спокойно вдохнуть воздух, и у него болело где-то в животе. И тут, видя уже полную беспомощность Игоря, Карпач прекратил петь и играть.

Он ещё с полминуты смотрел на сотрясающегося от беззвучного хохота на полу Игоря, а потом встал с кровати, и подошёл к нему.

– Ну, всё-всё, - сказал он спокойным голосом, - Давай я тебе сесть помогу.
–

Он помог всё ещё сотрясающемуся от смеха Игорю сесть на стул. Игорь упал головой на свои руки, лежащие на столе, и всё ещё сотрясался от неудержимого беззвучного хохота.

– На-ка. Сделай глоток воды, - сказал Карпач, поставив на стол стакан воды, принесённой им из под крана. Игорь сделал пару глотков, и начал потихоньку приходить в себя. Хохот, временами вырывался ещё из него, но он уже начал подавлять его.

– Ладно... Давай чифирнём ещё, - обычным голосом сказал Карпач, разливая из чайника не остывший ещё чай, - Смех, говорят, продляет жизнь. И я её тебе сегодня немного продлил, - сказал Карпач, и опять, на секунду, скорчил физиономию улыбающегося идиота.

– Да,... Анатолий,... наверно, продлил, - сказал Игорь, всё ещё подтирая слёзы смеха, и подавляя вырывающийся ещё хохот, - Я ещё... никогда в жизни... так не смеялся... Это мне... на всю жизнь... запомнится... Спасибо.
–

– Называй меня просто Толик, - сказал Карпач, - А сейчас пей чай... Приходи ко мне, если будет нужно. Я тебе всегда помогу, чем смогу... Только хорошие люди могут в зоне так искренне смеяться... Другая какая-нибудь падла, хохотнула бы, притворяясь, и начала бы думать, а что я этим хочу "прокрутить"? Или, что самому можно "из этого выкрутить"? Так что, заходи ко мне, как к другу.
–

– Спасибо, Толик, - уже серьёзно сказал Игорь, - Ты на меня тоже всегда можешь рассчитывать... Я не подвожу своих друзей.
–

Игорь протянул через стол свою руку, и они с Анатолием, встав со стульев, обменялись крепким мужским рукопожатием.

В завязавшемся разговоре, Анатолий рассказал Игорю, что в "своё время" он окончил музыкальное училище и консерваторию по классу концертного баяна. Он сыграл для Игоря три-четыре концертных вещи, показав при этом своё виртуозное исполнение. Игорь был этим так ошарашен, что как-то, непонятно как, полюбил баян, к которому у него ранее было несколько предвзятое отношение.

– А зачем ты пошёл в коменданты?
– спросил в разговоре Игорь, - Ведь работяги хоздвора делают и локалки, и ШИЗО строили.
–

– Я-то не строю, - заметил Анатолий.

– Но ты же ими руководишь, - также заметил Игорь.

– Знаешь, Игорюха, - сказал Анатолий не унывающим голосом, - Ты сам сейчас видишь, как я ими руковожу... Им уже "менты" набили в голову столько "досрочного освобождения", что ими не надо и руководить... Я им только утром даю бумажку, где написано, где и что надо делать. А они уже сами всё делают.
–

– Как сами?
– спросил Игорь.

– Да вот так, - ответил Толик своими улыбающимися от природы губами, - У них досрочное освобождение сидит в головах, как мечта об амнистии, которая сидит в каждом зэке с тюрьмы и до первых трёх-четырёх лет жизни в зоне... Такая же сказка.
–

Толик и Игорь закурили по сигарете, сидя за столом, а Толик подлил в стаканы ещё чая из чайника.

– Как-то года два назад, когда я ещё только стал комендантом хоздвора, я получил от хозяина задание, сделать какую-то срочную работу. Не помню уже что, - рассказывал Толик, - Утром я собрал всех "своих" четверых работяг, и объяснил им, что работу надо сделать, чтобы завтра уже было всё готово. Я убежал куда-то, а когда вернулся минут через сорок, смотрю, а они ещё и не начинали ничего делать. Я психанул тогда, как разорался, наорал на них, и ушёл сюда, в кильдым.

Было лето, и я открыл окно. За окном была тогда большая куча всякого хлама, так что из-за неё мне не видно было работяг. А им не видно было меня, - Толик ухмыльнулся, вспоминая это, - И вот работяги начали говорить между собой, какой я скот, как я на них орал, какой я зверюга. И давай они меня х...сосить.

Я слушал их, наверно, с полчаса... Работать они и не работали, только х...сосили меня... И я тогда понял, что таким образом ничего не будет у нас путного. Я заварил чайник чаю, вышел к ним и сказал, что я был не прав, что извиняюсь за то, что накричал на них, и всё прочее. И ушёл опять в кильдым.