Рабочий день

— Хохряков требует переделывать чистовую отделку, — ответил Красавин.

— Какие меры принял?

— Вернул две бригады.

— Ты что, решил завалить сдачу? — сдерживая раздражение усмехнулся Затулин.

— Я предупреждал, дом пойдет тяжело. Если уж мне вывернули руки, заставили кончать раньше срока, так прошу помочь. Ведь сам горисполком настаивает на сдаче... Всем нужно место под спортзал, всем нужны галочки, а Красавин — отдувайся?

— Оправданий ищешь. А что, разве тебе разрешили брак делать, если срок маленький?

— Много чего говорили, я на пленку не записывал. Давно обещал: куплю магнитофон, буду во всеоружии на планерку ходить.

Раздались смешки, напряжение спало. Затулин уже не мог продолжать в резком и грубом тоне. Красавин рассчитывал именно на это — он слыл говоруном, остряком и «темнилой», мастером затемнять суть дела, и репутацию свою он старался поддерживать. Все знали и то, что Затулин ему многое спускает, они с Красавиным — товарищи еще со времен прорабства. Но хоть и говорят, что старая дружба не ржавеет, Красавин жаловался кой-кому, что все на свете, увы, ржавеет и все на свете имеет во-от такой конец.

— Какая тебе еще помощь нужна? Вот Замурдаеву, я поверю, нужна помощь — он субподрядчика пока не может в кулак зажать. В исполком я из-за твоего дома не пойду — мне там важнее дела решать. Сдать с низким качеством твой дом, а потом выстаивать там и объясняться?

— Мне нужна неделя, чтобы все сделать. Если б только Хохряков подписал, я б задним числом сделал! А он уперся. Канистру водки ему споил, только что не искупал.

Опять смешки. Все оживленно заговорили.

— Это вы умеете — водку пить и поить, — пробурчал Затулин.

— Не умеют и этого! — возразил ему Бочило. Повернулся к Красавину.

— Ни строить вы, ни поить не умеете! Купите бутылку водки и пачку «Беломора» и думаете — он у вас на крючке. Бестолковый народ!

— Да я в ресторане... — вспыхнул было Красавин.

— Хватит, прекратите! — стукнул ладонью по столу Затулин. — Не о том разговор завели! Я ж вам по-русски твержу с начала года: пора перестраиваться, надвигается время повышения качества, а вы как дети, которые играют под горой, которая вот-вот обрушится! Посмотрите, что было за последний год: постановление Госстроя, приказы министерства, главка, решения горисполкома по качеству жилья и по жалобам, — загибал пальцы Затулин. — Если вы вовремя не перестроитесь, эта гора вас погребет. Мало того, что делает главный инженер со своими техническими службами, — вы все должны работать с этими службами! В прошлом году я вам еще помогал, нынче я вам помогать спихивать брак отказываюсь. Не собираюсь выстаивать и объясняться перед всякими высокими комиссиями, и, если придется еще объясняться, я с собой вас буду вытаскивать и ставить впереди себя. Хохряков там тоже стоял — так что ж, он будет головой рисковать ради вас? Он сам на волоске, — он запнулся, так как, кается, сболтнул лишнее, и тут же поправился: — Запомните, кто не перестроится, того жизнь накажет! Ты меня понял, Красавин? Но сегодня мне нужен дом, а чтобы дом был, надо, чтобы сегодня в каждой квартире его работали люди!

— Хорошо, будет кондиционный дом, но я завалю следующий месяц.

— А ты нам условия не ставь. Ты меня понял? — с нажимом спросил Затулин.

— Понял, — уныло ответил Красавин.

— Запишите, — кивнул Затулин диспетчеру. — Красавин должен послезавтра представить акт сдачи дома...

V

Красавин целый день занимался делами стройуправления, к вечеру съездил на дом и затем позвонил Хохрякову: завтра часов в десять заедет за ним. Хохряков ответил, что уже обещал поехать не то четверым, не то пятерым.

Назавтра Красавин нашел Хохрякова только в два часа дня в каком-то доме какой-то неведомой организации, то ли Геологостроя, то ли Трансстроя, усадил в свой «газик» и повез на свой десятый дом. Коньяк на всякий случай лежал у него под сиденьем.

В красавинском «газике» Хохряков сел, не дожидаясь приглашения, на переднее, более удобное сиденье, развалился, расстегнул пальто и пиджак, вывалил живот, устало отдуваясь и сопя. Расстегнул ворот рубахи, почесал волосатую седую грудь. Был он раздражен, кривил большой сизый рот, скалил зубы.

— Много зарезал сегодня людей, Иван Иванович? — игриво приступил к нему Красавин, с заднего сиденья.

— Почти всех. Одному подписал, — прохрипел Хохряков. — Я вас теперь вот как зажму! — он показал огромный кулак, из которого, казалось, сейчас брызнет и побежит струйкой чей-то алый сок.

— Да зачем зажимать, Иван Иванович? Все под одим богом ходим.

— Все, — подтвердил Хохряков, колыхаясь на сиденье, ласково похлопывая пальцами по животу. — Что, Красавин, тебя пожалеть надо?

— Пожалеть, Иван Иванович, пожалеть — в последний раз. А уж потом — жмите на полную! — Красавин легонько рассмеялся.

— Гхэ-э-э, — тоже зашелся смешком Хохряков. Потом вдруг резко обернулся, глянул в упор холодными, бесцветными глазами, покачал толстым пальцем: — Нет, Красавин! Халтура не пройдет, зря деньги на ресторан ухлопал, — и опять устало повернулся вперед и развалился удобней.

«Знаем мы вас, — подмигнул ему в спину Красавин. — Покуражишься — и подпишешь».

В доме вовсю еще работали: подкрашивали, подбеливали. Красавин семенил впереди Хохрякова, распахивая перед ним двери.

— Вот видите, Иван Иванович, работаем еще, не стыжусь показать. Все ваши замечания устраняем.

Хохряков прошел несколько квартир. Остановился.

— Что ты мне опять эти сопли показываешь!

— Иван Иванович! Да ведь почти все переделали! — с отчаянием, с мольбой в голосе простонал Красавин.

— Да ты хоть вверх ногами дом поставь, а щели в окнах как были, так и остались. Штукатурку переделали, что шелушилась, а побелка? Одна стена так, другая — этак. Перебелить все! Пятна купоросом вывести. Отмостку позади дома так и не переделали. Стойки под козырьками на входах сикось-накось. Вы что, маленькие? Тыкать носом в каждую щель?

Красавин совсем упал духом.

— Ну хорошо, Иван Иванович, исправлю я это — а завтра вы новые замечания найдете? Этому же конца не будет!

— Найду — переделаешь. А ты что хотел — сам мне указывать?

— Ладно, Иван Иванович, сделаем и это. Завтра к вечеру снова заеду.

Красавин отвез Хохрякова в его контору, где его тут же перехватили, а сам вернулся, собрал всех — начальника участка, прораба, мастеров, бригадиров, сделал им внушительный «разгон», объяснил положение со сдачей и заставил всех работать сегодняшний и завтрашний день в две смены, сам прошел по всем квартирам, сам расставил людей, дважды — в девять часов вечера и назавтра в обед — приезжал проверять выполнение и только после ого поехал за Хохряковым.

Хохрякова не было. В вестибюле его конторы толклись такие же мученики, как и Красавин — начальники стройуправлений, главные инженеры, заместители начальников — люди большей частью знакомые между собой: если не работали когда-нибудь вместе, то обязательно встречались раньше на совещаниях, заседаниях, комиссиях, коллегиях. Одни приезжали, другие уезжали, третьи просто сидели на диванчике у журнального столика и курили, чтобы передохнуть четверть часа в покое, перекинуться парой слов с коллегой. В общем, в конце каждого квартала и месяца здесь образовывался небольшой летучий клуб обмена мнениями и новостями.