Рабочий день

А может, и остановится на этом, и ее ждет судьба, которой она меня когда-то попрекнула — да, вот за что ее недолюбливают еще (опять же не себя имею в виду) : у нее, как у пьяного — что на уме, то и на языке. Когда-нибудь ляпнет крупному начальству — привыкла среди нас не держать язык за зубами, а начальству-то не очень нравится, когда в глаза правду-матку режут. Так вот она мне заявляет однажды, что я, мол, уже оплешивел на своем месте, что у меня в отделе от скуки мухи мрут, что молодых, мол, затираю и вообще чуть ли не чужое место занял. Кто-то, видишь ли, от наших комсомольцев, верней, комсомолок, ей, всеобщей заступнице, на меня нажаловался. Я, правда, так и не узнал — кто. А я что? Конечно, я понимаю, что устарел. Молодые — они прыткие, быстро все секут, развитые, сообразительные, никто у них это не отнимет — они вовремя выучились, развились. Так что ж из этого выходит — нас на свалку, что ли? Я, конечно, звезд с неба не хватаю, я понимаю, что каждый человек дорастает до своего потолка, и там, на этом потолке, работает, как может. Но я дело свое всегда исполнял по «Положению», в чужие дела не совался, отношения ни с кем не портил, так что право работать начальником отдела я заслужил. Отдел мой (наше конструкторское бюро — на правах отдела) с работой справляется. Кто сказал, что я должен больше делать? Я ж интересуюсь, как идут дела в других местах: везде — мои бывшие питомцы или друзья; все столько делают. А ей, Валентине нашей, до этого дело есть. Выскочка — выскочка и есть. Посмотрим, как она работать будет? Может, тоже дошла до своего потолка. А может, и действительно далеко пойдет? В тридцать-то с небольшим — начальником ведущего отдела в тресте с годовым объемом работ сорок миллионов!

А ведь с нуля начинала, в полном смысле с нуля. Помню ее еще молоденькой машинисткой. Только-только, видно, из десятилетки — сидит за машинкой, одним пальцем клавиши давит, а другой рукой все в платок сморкается — насморком она тогда сильно страдала. А почему я ее так хорошо помню: возьму у нее отпечатанную бумагу, а там ошибок тьма, все термины перепутает. Объясняю, что как пишется, а сам смотрю в ее карие глазки с розовыми веками — она тогда еще и краситься не умела — и думаю: ну, девочка, далеко ты не уйдешь, только-только и хватит у тебя толку, что какому-нибудь парню голову вскружить. И наивный же вид у нее был: эти карие внимательные, моргающие наивно глазки, эта крепкая фигурка.

Нда-а, вот так начинала. А через год или чуть побольше эта девчонка — правда, за этот год она таки научилась и ошибок не делать, и термины усвоила. Через год эта девчонка ловит меня в коридоре и говорит, да не просто говорит, а таким ангельским, ласковым голосом, и глядит на меня просительно, прямо-таки нежно:

— Владимир Федорович, возьмите меня к себе в отдел работать!

Надо сказать, у нас с ней отношения были уже налажены. Я не то чтобы и заигрывал с ней, а так... шутил. Не ворчал, как другие, всегда объяснял ее ошибки в текстах. А она, смотришь, мне за это бумажки без очереди печатала. Очень удобно. Ну, она, видно, этим и решила воспользоваться.

— Что ты, Валюша! — засмеялся я, чтобы сразу дать понять, что это дело безнадежное, — ну на что она мне была? А все же, не скрою, тронул меня этот ангельский голосок и нежный, просительный взгляд. — Да у меня и места для тебя нет.

— У вас есть место техника — я узнавала.

— Но ведь мне, Валюша, нужен не просто человек, занимающий место, — мне нужен чертежник, специалист.

— А почему вы думаете, что я не смогу? Я ведь учусь в строительном техникуме.

— Молодец, что учишься, но ведь ты еще не специалист. Ты немножко опережаешь события. Наверно, только-только поступила?

— Скоро уже полгода.

— Ну вот видишь.

— Владимир Федорович, ну пожалуйста! — а сама уже и пуговку на моем пиджаке пальчиком трогает, и тугим бедром прикасается — прямо-таки припирает к стенке, а уж про взгляд и говорить нечего. — Я уже, Владимир Федорович, первую курсовую работу сделала, хотите покажу?

Э-э, думаю, девочка, да ты не так проста! А уж сам последние доводы собираю:

— Да ты ведь будешь гораздо меньше получать, а машинопись ты освоила — теперь гони да гони денежки.

— Я хочу по специальности работать, чтобы лучше научиться, так что мне деньги неважны. Я буду стараться, вот увидите!

Короче, я сдался этому ее мягкому, но прямо-таки могучему напору. Не помню уж, каким образом, давно это было, но я сказал: «Ладно», и чуть не на второй день она уже сидела у нас. Вот почему я ее хорошо знаю и имею право судить — потому что сам некоторым образом причастен к ее карьере. Правда, соглашаясь тогда, я почему-то был уверен, что она справится — девушка она расторопная. Но была и еще одна зацепка...

Я тогда не был женат. То есть, проще говоря, разошелся с женой, и квартиру мы разменяли. А почему разошлись — тоже активистка оказалась, до ночи готова пропадать на работе. Все надеялась, что раз я ближе к дому работаю и раньше домой прихожу — значит, должен дома все делать и за детьми следить. Когда поженились в институте и потом, пока молодыми были, была человек как человек — и заботливая, все дома делала. Считаю, что работа женщин портит: во-первых, она их слишком втягивает, потому что женщины более эмоциональны, чем мужчины, что тоже немаловажный факт, а во-вторых, у женщины расширяется круг знакомств с мужчинами, начинается между делом легкий флирт, далеко заходящие товарищеские отношения, начинаются сравнения с мужем, и, разумеется, не в его пользу, — конечно, на работе-то мужчина всегда интересней выглядит: побрит, бодр, вежлив.

Правда, если до конца о наших с женой отношениях говорить, мы потом сошлись — узнала, как жить одной с двумя детьми, сразу хвост подобрала, всякую общественную работу из головы выбросила — а кому другому она нужна, когда по статистике женщин и так больше, чем мужчин?

Эмансипация, равноправие... Я, конечно, никогда не был против равноправия, но если откровенно: дать им полную волю — они же всех нас за пояс заткнут, мальчиками на побегушках сделают при себе.

В общем, я тогда жил один, и меня все сватали то за одну, то за другую. А мне зачем это? Но эта Валечка своими карими глазками и прочими многими женскими достоинствами растравила меня, я уж всерьез начал подумывать о сближении с ней. И она как будто не прочь. Разница в годах, конечно, есть, а нынче это считается как бы неприлично, но я стал вспоминать всякие случаи из классической литературы, когда молодая девушка всерьез влюбляется в человека намного старше себя. Так что в принципе это было возможно.

Валя с месяц поулыбалась мне мило, пока испытательный срок не кончился и она окончательно не утвердилась техником — и сразу губки на замок. Как отрезала. Да еще и дерзить стала — как бы в пику мне за свое унижение прошлое. Ах ты, думаю, дрянь — обвела вокруг пальца, а я, дурень, растаял. Шевельнулась было мысль: а вот ты так — и я так. Думает, раз уселась на место, так ее теперь ничем не сдвинешь, а это очень просто устроить: сократить единицу, и все, — как раз ежегодное сокращение штатов предстояло. Да ладно, думаю, не велик грех, пусть работает, лучше уж такая, чем совсем никакой. Да она, между прочим, и работу скоро освоила, как обещала, — чертила быстро и аккуратно, и претензий у меня к ней через некоторое время не стало, хотя я и прискребался к ней поначалу беспощадно. Но она не обижалась — знала кошка, чье сало съела.

Уж как-то совсем недавно вспомнили с ней за рюмочкой тот случай. «А помнишь, — говорю, — как меня охмуряла, когда техником ко мне хотела? Не ожидал я от тебя такого». А она со смехом: «А как же с вами, мужиками, иначе поступать, если вам иной язык, иной способ общения недоступен?» Вот так. Я, конечно, не верю, что она так тогда думала — бессознательно это было все. Вот вам молодежь — откуда в ней такая испорченность? Мы-то ведь нормально себя ведем, стараемся пример показывать.

Ровно через два с половиной года она защитила диплом. Сходила в отпуск, вернулась, работает. День, второй, третий, неделю. Но чувствую, что-то она должна предпринять, вижу — вроде бы как кошка перед прыжком, напружинилась. И точно: однажды, улучив минуту в обеденный перерыв, когда остались вдвоем с ней — скорей всего, и минуту-то ловила давно, — приступает ко мне со своей извиняющейся улыбочкой, но нет уж у нее того ангельского голоска и тех невинных глазок — улыбается, а глаза как взведенные курки.

— Владимир Федорович, у нас место инженера освобождается — переведите меня в инженеры? Я ведь молодой специалист.

— Во-первых, — отвечаю я строго, непроницаемым голосом, — у нас никакое место не освобождается...

— Ну как же! Люся заявление подавать собирается — у нее муж военный, они уезжают. Надоело мне, Владимир Федорович, техником — скучная работа: гони и гони эти кальки. Сегодня кальки, завтра кальки, через год кальки. Хочется интересной работы...

— А во-вторых, — строго продолжаю я, — ты опять торопишь события. Слишком рано тебе еще инженером, поработай техником.