Рабыня Гора

Случается, хозяева наказывают нас, ничего не объясняя. Пусть девушка гадает, в чем ее вина, — усерднее будет стараться угодить. А бывает, что никакой причины и нет. Мы в их полной власти!

На земле рядом со мною стояло две плошки: с водой и с какой-то кашицей.

Этту, последнюю, пристегнули к цепи.

— Встать свободно, рабыни! — разрешил стражник и ушел. Ко мне повернулась Марла.

— На мне цепи Клитуса Вителлиуса! — подняв скованное кольцом запястье, прокричала она. — А на тебе — ошейник из веревки.

— Да, госпожа, — ответила я.

Она отвернулась.

Мужчины запрягали в повозку босков.

Рядом, разглядывая меня, остановились двое крестьянских парней. Я, облаченная в та-тиру, со связанными за спиной руками, стояла на коленях на привязи у сваи под хижиной Турнуса.

— Здравствуй, рабыня! — обратился ко мне один из них.

— Здравствуйте, хозяева! Отвернулись, ухмыляясь, и пошли дальше.

, Первая пара косматых мощных босков с блестящими рогами уже впряжена в повозку.

Клитус Вителлиус разговаривает с Турнусом.

— Утром я, и мои люди, и все девушки уйдем из Табучьего Брода. А ты останешься. Я подарю тебя Турнусу, — сказал он мне ночью.

В ужасе вскрикнув: «Хозяин!», я забилась от горя в его руках. А он — он, сунув мне в рот кляп, связал мне за спиной руки и, голую, спотыкающуюся, вытащил из мехов. Нашарил в темноте колодки — пару соединенных железным шарниром массивных продолговатых деревянных чурбанов дюйма по четыре толщиной, опрокинул меня на спину и встал надо мной с открытыми колодками в руках. Лежа навзничь со связанными за спиной руками, я пыталась сесть. Изо рта торчит кляп. Бешено уставилась на него. Глаза наши встретились. И тогда он овладел мною — торопливо, грубо, и вновь не смогла я устоять, и вновь, сама того не желая, забилась в его руках в блаженной рабской судороге. Он презрительно расхохотался. Потом, присев около, надел на мои щиколотки увесистые колодки, накинул, соединяя их, на скобу накладку, продел в скобу просверленный колышек и закрепил завязками. Колодки замкнуты. Будь у меня свободны руки, он замкнул бы колодки на висячий замок. А со связанными руками и колышка достаточно — не убегу. Стреножена. Я со стоном извивалась в грязи. Будто все внутренности наружу вытряхнули! В отчаянии я принялась созерцать звезды.

А Клитус Вителлиус вернулся к своим мехам — спать.

Вгрызаясь мотыгой в землю, я окучивала сул.

Нещадно палило солнце.

На шее — веревка. Руки покрылись волдырями. Держать мотыгу больно. Ломит спину. Каждый мускул терзает боль.

Броситься бы ничком на землю, поплакать! Но надо мотыжить сул.

— Ты у меня научишься работать! — бросил мне Турнус. Да, работать я научилась. И научилась страдать. Быть рабыней крестьянина нелегко.

Тяжела рабская доля.

Вспомнилось, как уходил Клитус Вителлиус. Не оглянулся. Так хотелось крикнуть ему вслед, но я не смела. Боялась кнута.

Быть рабыней крестьянина нелегко. Тяжела рабская доля.

Как обжег кнут ноги выше колен, когда Мелина вела меня в конуру рабынь!

— Будешь мечтать о тунике подлиннее, рабыня, уж я тебя заставлю! — шипела она.

Она протолкнула меня в дверцу, и я свалилась вниз — застеленный соломой пол на несколько футов утоплен в землю. Конура представляла собой клетку — опрокинутую набок и вкопанную в землю обычную решетчатую клетку для слинов. В нормальном положении высота ее была бы около четырех футов, ширина — шесть, длина — двенадцать. Опрокинув набок, ее превратили в человеческое жилище шести футов высотой и площадью двенадцать на четыре. Вход оказался сверху. От дверцы к полу вела деревянная лесенка со ступеньками-перекладинами. Конура утоплена в землю на четыре с половиной фута. Решетчатый пол покрыт досками, сверху набросана солома. Между досками проемы шириной в пару дюймов — чтобы не скапливались нечистоты. Крыша тоже сложена из закрепленных поверх решетки пригнанных вплотную досок. Обшита обрезками досок и решетчатая дверца. Ночью на крышу набрасывают непромокаемую ткань. Стоя на полу во весь рост, можно выглянуть наружу — плечи достают как раз до поверхности земли.

Я свалилась на пол.

Лязгнул металл, заскрипело дерево — над головой захлопнулась обшитая досками тяжелая решетчатая дверца. Зазвенела цепь — на щеколды навешивали два увесистых замка.

Заперта.

— На колени! — услышала я голос.

Я упала на колени. Кроме меня в клетке было четыре девушки.

— В позу наслаждения! — скомандовали мне. Я подчинилась.

— Посмотрим-ка твое клеймо.

Я повернулась, подняла подол туники.

— Дина. А известно тебе, что Дина — рабыня из рабынь?

— Нет, — призналась я. — Неизвестно.

— Тебе не разрешали прикрыть клеймо! — выпалила одна из девушек.

Я отдернула руку. По-прежнему стоя на коленях, повернулась к ним, лицом к лицу. Девушки сидели на соломе.

— Ты была рабыней для любовных утех? — с любопытством спросила другая.

— Да.

Они рассмеялись.

— А здесь станешь рабочей лошадкой, — сообщила она.

— До седьмого пота будешь вкалывать, — добавила ее подруга.

Ну, хватит! Я выпрямила спину. Оценивающе оглядела их, одну за другой. Есть вещи, неразличимые для мужчины, но для женщины очевидные. То, о чем вслух не говорится, едва уловимые нюансы. Я улыбнулась. Да они просто злятся!

— Может быть, мне не придется работать так много, как вы думаете, — проронила я.

Я красивее их, а значит — выше.

— Нахалка! Вот бесстыжая! — заголосили они. Я пожала плечами.

— Думаешь, ты красивее нас? — Да.

— Думаешь, лучше ублажишь хозяина?

— Да. Я красивее. Это ясно.

— Ах ты тварь! — Они просто исходили злобой.

— Будешь работать, спины не разгибая! — посулила одна.

— Вот увидишь! — вторила ей другая.

— У вас есть гребень? Мне нужно волосы расчесать, — спросила я.

— Не нарушай позы! — предупредила Ремешок — самая сильная из них, рослая, длиннорукая, веснушчатая.

— Ладно, — согласилась я.

— Тебе так идет, — снизошла широкоплечая рыжеволосая рабыня по прозвищу Верров Хвост.

— Спасибо.

Жить с ними в одной клетке не хотелось. От них так и веяло враждебностью. К тому же они, уж конечно, поняли, что мне до них и дела нет. А ведь мы заперты в одной клетке.

— Наверняка скоро станешь любимой рабыней хозяина, — предположила темноволосая плосколицая Турнепс.

— Может быть, — отбросив назад волосы, согласилась я.

— Сейчас любимая — Редис. — Ремешок указала на сидящую слева от нее блондинку с тонкими щиколотками. Та самая, по сердцебиению которой отсчитывали время до начала погони вчера вечером. Прошлую ночь она провела с воином Клитуса Вителлиуса. Как она прижималась к нему, когда он, отсчитывая время, положил ей на грудь ладонь! Мне-то множество раз довелось побывать в руках таких мужчин. Это вам не крестьяне.

— Я была рабыней воина! — провозгласила я.

— Ты очень красивая, — сказала Редис. Пожалуй, она не такая уж противная.

— Наверно, в мехах никуда не годишься, — скривилась Ремешок. — Вот он от тебя и избавился.

— Нет! — закричала я.

— Никуда не годишься! — потешалась Ремешок.

— А почему же он тебя подарил? — спросила Верров Хвост.

— Не знаю.

— Никуда не годишься! — тыкала в меня пальцем Ремешок.