Рабыня

Да, Лина понимала, почему. В сжатых руках с искривленными, как корни дерева, пальцами Лотти держала букет цветов. В глазах было терпение. Казалось, она ждет чего-то или кого-то, но не надеется, что дождется.

– Ни одна из работ Белл не подписана, но имена моделей написаны на обороте каждого портрета, – сказала Мари. – Почерк. Он поможет нам доказать, что это работы Джозефины, а не Лу Энн. Как только мы получим доступ ко всем архивам Белл.

– А в чем трудность? – спросила Лина.

– Ну, это Фонд Стэнмора, они владеют почти всеми работами Белл, и, конечно, для них это ужасное потрясение, если окажется, что Лу Энн просто присвоила чужие работы. Смошенничала. Так что они не очень-то стремятся… сотрудничать с нами и с Портером. Поэтому мы и устраиваем выставку: чтобы поставить вопрос ребром. Вынести на широкое обсуждение.

Лина кивнула. Такая стратегия была ей понятна: ведь того же самого добивается Дрессер со своим иском о компенсации. Поставить вопрос ребром. Как их звали? Не пора ли вспомнить?

Лина шла дальше по галерее – через широкую арку в открытый средний зал, где висел один большой рисунок. «Дети № 2» – гласила надпись на стене. Это был рисунок углем, сделанный на грубой, возможно, самодельной бумаге. Несколько младенческих и детских голов без туловищ маячили на заднем плане, целый ряд, все похожи, но не одинаковы. Почти весь передний план занимала крупная голова самого старшего ребенка. Лина решила, что ребенку три или четыре года; лицо мальчика (или, может быть, девочки) как будто выражало радостное ожидание, но глаза были закрыты. Это было странное противоречие: лицо выражало такие сильные чувства, что у Лины защемило в горле, но из-за закрытых глаз зритель не мог ни разделить эту радость, ни понять ее.

Рядом с ней вдруг оказался Оскар.

– Нет, ты посмотри на это, – сказал он. – Наверное, на тех, что поменьше, она просто пробовала руку, экспериментировала. Похоже на этюды. Но это лицо, черт возьми, как она ухватила это крупное лицо. Посмотри на этого ребенка, Каролина. Просто посмотри. – Лина посмотрела. Закрытые глаза, гладкие полные щеки, уголки губ приподняты в едва заметной улыбке – картина поразила Лину с неожиданной силой, как никогда не действовали на нее работы отца. Она затрагивала чувства, а не разум, и на этот раз Лина хотела, чтобы так и осталось, ничего не разбирать, не анализировать. Она не могла объяснить, почему загадочное лицо ребенка так очаровало ее, и не хотела никаких объяснений. Достаточно было смотреть.

В комнате зазвонил телефон. Мари в ответ произнесла несколько поспешных односложных фраз, повесила трубку и зацокала каблуками по просторной галерее к Лине и Оскару, широко раскинув руки.

– Ну, дорогие, мне пора. – Она поднялась на цыпочки, поцеловала Оскара в обе щеки и на мгновение замерла, обхватив его лицо ладонями. Он посмотрел на нее сверху вниз и улыбнулся, как показалось Лине, печальной и рассеянной извиняющейся улыбкой, но во взгляде, которым они обменялись, была какая-то радость. Лине показалось, что она подглядывает в замочную скважину за чем-то, чего она не должна видеть, но смотрела на них, как зачарованная: таким она отца еще не видела.

Конечно же, у Оскара были подруги, но Лина никогда с ними не встречалась, никогда их не видела. Эти женщины существовали для Лины только в виде светлых волос на лацканах его пиджака, женских голосов на автоответчике и единственной фотографии в каком-то бесплатном глянцевом манхэттенском журнале, где Оскар был снят с длинноногой брюнеткой. Но Мари? Лина помнила Мари по вечеринкам, которые Оскар регулярно и с нищенским размахом устраивал на протяжении всего детства Лины; имя Мари она слышала в течение многих лет: успехи галереи, брак, развод. Вероятно, Лина что-то упустила, не поняла значения Мари в их жизни. И что еще она пропустила?

В ту ночь, когда Оскар показал Лине портреты Грейс, он сказал: «Со мной все в порядке, Каролина»; эти слова прозвучали так непринужденно, будто он тысячу раз произносил их и раньше. После всех этих лет и постоянного беспокойства Лины. «Со мной все в порядке».

«Я не был идеальным мужем», – сказал ей Оскар.

Это короткое слово на горле Грейс: хватит.

Мари отпустила лицо Оскара и повернулась к Лине.

– Каролина, дорогая. Тебе повезло, ты совсем не похожа на отца. – Мари чуть подмигнула Оскару. – Ты стала красавицей, как твоя мать. Очень рада видеть вас после стольких лет. Удачи в вашем деле. – Она притянула Лину к себе и коснулась щекой каждой щеки Лины, имитируя поцелуй.

Мари повернулась, шаря в сумке в поисках ключей, и исчезла за входной дверью, Оскар последовал за ней. Лина на мгновение остановилась в пустом пространстве и снова сосредоточилась на рисунке с детьми. Ребенок с закрытыми глазами выглядит старше других, нарисован более умело и более детально. Только он требовал внимания зрителя. О чем думал этот малыш? Чего не хотел видеть?

Лина неохотно оторвалась от рисунка и пошла на улицу вслед за отцом. Выйдя из галереи, она зажмурилась от внезапно яркого солнечного света и молча стояла рядом с Оскаром, пока Мари с усилием поворачивала ключ в двери.

– Лина, как это ни грустно, я надеюсь, что ты не найдешь потомков Джозефины, – сказала Мари. – Это бы сильно осложнило мне жизнь. Пока! – Мари Калхоун нырнула в ожидавшую ее машину, и водитель в форме закрыл за ней дверцу.

Оскар и Лина поймали такси и поехали назад в Бруклин. В машине не было кондиционера, все четыре окна были широко открыты, и ветер развевал волосы вокруг лица Лины. Она хотела спросить отца о Мари – не потому, что ей уж так хотелось знать, но если она не узнает, то останется только думать и гадать, а это вызывало острую боль в горле.

– Папа, что у тебя с Мари? – спросила Лина громко, чтобы перекричать ветер. Она пыталась говорить шутливо, надеясь, что он ответит смехом, какой-нибудь забавной историей.

Но его ответ был серьезным и осторожным.

– Что ты имеешь в виду?

– Не знаю, просто показалось, что между вами что-то есть.

– Мы давно дружим. – Оскар отвернулся к окну, и ветер сразу вздыбил его волосы и расплющил бороду, резко очертив все кости лица и головы.

– Просто дружите?

Колебание. Секунда молчания.

– Просто дружим, – ответил отец.

– И она знала маму?

– Да, они были близкими подругами.

Такси остановилось на красный свет, и ветер вокруг них стих. Лина услышала жестяной стук индийской поп-песни, доносящейся из треснувшего радиоприемника водителя, почувствовала запах жареного арахиса, которым торговали на углу. Оскар смотрел в окно, его лицо было видно только в профиль, длинные тонкие пальцы правой руки лежали на бедре, голубой глаз смотрел в сторону, на продавца арахиса, на бесконечный поток незнакомых людей на тротуаре. Лина увидела, что его плечи напряжены, глаза часто мигают, углы губ опустились.