Ради счастья. Повесть о Сергее Кирове
Шрифт:
— Что, опять к нам? — спросил он, не отвечая на приветствие Кирова, и устало показал на кресло у стола.
— Да, товарищ Шляпников. Снова привез оружие, снаряжение и деньги для Одиннадцатой армии.
— Сколько денег? — прервал Шляпников.
— Пять миллионов!
— Так. Хорошо. Что еще?
Киров достал из кармана копию перечня снаряжения, передал Шляпникову.
— Пятьдесят грузовиков... пулеметы... пушки... снаряды... Да ты садись, садись! — сказал Шляпников и сам опустился в кресло. — Это хорошо. Положение с оружием и боеприпасами катастрофическое.
— Сможем ли мы прорваться?
— Точных сведений пока не имею. Донесения поступают нерегулярно. Известно, что в Одиннадцатой армии недостаток боепитания и тиф. Ей приходится отступать...
— Тогда мы должны выехать немедленно.
— В Одиннадцатую будут брошены подкрепления. Пока отдыхайте и представьте докладную, какая помощь вам потребуется.
— Нужны шоферы и усиленная охрана.
— Понятно. Подумаем...
Шляпников поднялся, давая понять, что разговор окончен...
Киров вышел из кабинета хмурый и, кивнув Лещинскому, прошел через приемную в коридор, не попрощавшись с дежурным.
Коридор был широкий, пустой. Киров, подойдя к замерзшему окну, сел на подоконник.
— Ну что? — спросил Лещинский, садясь рядом.
— Должно быть, дела в Одиннадцатой плохи, — вздохнул Киров. — Говорил со мной нехотя. Видимо, встревожен. Сказал, что точных сведений не имеет.
— Врет. Хитрит. Скрывает от нас правду... Когда выедем?
— Сказал, чтобы ждали.
— А чего ждать у моря погоды? Еще хуже закрутит метель. Тогда совсем не выбраться.
— Да. Прохлаждаться здесь преступно. А что в газетах?
— Сводки старые. По ним видно, что главные силы Деникина брошены против Одиннадцатой армии. Идут ожесточенные бои за Грозный и Кизляр.
— А Владикавказ? Пятигорск?
— Не знаю... Может, еще держатся.
— Скверное дело. Если бои идут за Кизляр, значит, белые пробиваются к морю... Какие же части дерутся за Кизляр?
— Пишут, что отход Одиннадцатой прикрывает кавалерийская бригада Кочубея.
— Это орлы! Слышал о них еще на Кавказе.
— Кто не знает кочубеевцев! — воскликнул Лещинский. — Но ведь их же одна бригада. Разве они могут противостоять отборной армии?
— Очевидно, дерутся и другие части. В Одиннадцатой же легендарные таманцы!
— Были... О них ничего не пишут... Вообще мы должны выяснить обстановку, Мироныч. Хорошо бы добраться до командующего фронтом...
— Знаешь что, Оскар? Пойдем в губком партии. Там должны знать правду. Я еще в прошлый приезд познакомился с председателем губкома Колесниковой. Это боевая женщина. Была комиссаром просвещения в Бакинской коммуне. Чудом избежала расстрела.
— Идем! — согласился Лещинский...
В большой приемной сидели человек восемь, очевидно, вызванные по делу. Но как только Киров сказал секретарю, кто они и по какому делу, тот немедленно прошел в кабинет. Оттуда тотчас вышел раскрасневшийся тучный мужчина в белых бурках и во френче с огромными карманами, неся под мышкой толстый незастегнутый портфель.
Кирова и Лещинского пригласили в кабинет.
Навстречу из-за большого
стола вышла худощавая большеглазая женщина с коротко подстриженными русыми волосами, в защитном платье и черных валенках.— Здравствуйте, товарищи! — сказала громким, немного глуховатым голосом. Радушно, как со старым знакомым, поздоровалась с Кировым, крепко, по-мужски, пожала руку Лещинскому.
— Мой заместитель! — представил Киров Лещинского.
— Рада познакомиться. Садитесь, товарищи.
Гости уселись в массивные кожаные кресла, сразу почувствовав радушие и теплоту.
— Что, товарищ Киров, снова к нам с оружием?
— Да, товарищ Колесникова. С оружием, снаряжением, обмундированием и деньгами для Одиннадцатой армии.
— Были у Шляпникова? — посмотрев на них большими строгими глазами, спросила Колесникова.
— Да, были...
— Чем он обрадовал? — вопрос был задан с явным желанием вызвать гостей на прямой и откровенный разговор.
— Сказал, чтобы мы ждали... Что он пока не располагает точными сведениями о положении Одиннадцатой.
— Врет! — резко сказала Колесникова и, встав, прошлась около стены. Потом, подойдя к столу, оперлась на него руками: — Он получил радиограмму от Орджоникидзе, адресованную товарищу Ленину, и скрыл ее от губкома партии.
— Что в радиограмме? — с тревогой спросил Киров. — Неужели катастрофа?
— Почти... Вот копия. Читайте вслух.
Киров взял бумажку и начал твердо:
— «Одиннадцатой армии нет. Она окончательно разложилась...»
— Как? Не может быть! — вскочил Лещинский. — Я не верю. Может быть, провокация?
— Подожди, Оскар. Надо дочитать до конца, — остановил его Киров, кивнув на стул. Лещинский сел, сцепив пальцы.
— «Она разложилась, — повторил Киров, повысив голос, который слегка начинал вибрировать. — Противник занимает города и станицы без сопротивления. Ночью вопрос стоял покинуть всю Терскую область и уйти в Астрахань».
— Не верю я этому! — опять вмешался Лещинский.
— Да подожди же, Оскар. Дело о жизни и смерти. Ведь радирует Орджоникидзе, — прикрикнул Киров и опять стал читать: — «...Нет снарядов и патронов. Нет денег... Шесть месяцев ведем войну, покупаем патроны по пяти рублей...»
— Мы привезли и патроны и пять миллионов, — прервал Лещинский. — А нас держат в Астрахани.
— Да. Это так. Надо немедленно выезжать! — поддержал Киров.
— Читайте до конца, товарищ Киров, — спокойно сказала Колесникова.
— «...Владимир Ильич, сообщая Вам об этом, будьте уверены, что мы все погибнем в неравном бою, но честь своей партии не опозорим бегством...»
— Вот видите! — почти закричал Лещинский. — Раз в Одиннадцатой есть такие люди, как Орджоникидзе, значит, она все-таки существует, действует, и мы должны прийти ей на помощь.
— Согласна с вами, товарищ Лещинский. Но вы еще не все знаете, — заговорила Колесникова. — В армии мало снарядов, не хватает патронов, но есть и еще одно страшное бедствие — бойцов косит тиф. Вчера мы получили сведения, что сыпняк свалил самого командарма, товарища Федько... Кроме того, красноармейцы раздеты и разуты... И прежде чем вам ехать навстречу отступающей армии, следует продумать, какую помощь вы можете ей оказать.