Ради счастья. Повесть о Сергее Кирове

Поручив наблюдать за работами Бутягину, он отправил Атарбекова в казарму, чтобы оказать помощь заболевшему Лещинскому. Сам же решил побывать в Реввоенсовете фронта у Шляпникова: надо было рассказать об увиденном на Кизлярской дороге и просить, требовать принять решительные меры к спасению остатков армии.

Идя в кремль, Киров думал о предстоящем разговоре, вспоминая прошлые встречи со Шляпниковым.

«Пожалуй, никакого толку от этого разговора не получится. От того, что я расскажу, он придет в ярость. Это барин, вельможа, который привык руководить из кабинета. Нет, мне надо идти не к Шляпникову, а срочно, немедленно телеграфировать в Москву Ленину. Да, Ленину... Впрочем, Ленин может мне не поверить. Ведь он еще по загранице знает Шляпникова. А я только приехал в Астрахань... Может показаться, что я написал, не разобравшись в деле. Что же делать?..»

Киров присел на скамейку у ворот небольшого деревянного дома. Мимо, стуча каблуками по обледенелому тротуару, прошли, косясь на него, трое в штатском пальто, в каракулевых шапках.

Киров не слышал разговора, но обратил внимание на их выправку: «Офицеры. Определенно переодетые офицеры. Зачем они здесь? Может быть, готовят вылазку? Мятеж?.. А Шляпников и в ус не дует... Я должен немедленно телеграфировать в Москву. Пожалуй, лучше всего в Центральный Комитет. Сообщу обо всем, что видел. Попрошу, чтобы меня направили куда-нибудь на Кавказ, в тыл к белым, на подпольную работу. Там есть наши люди, я сумею наладить связи...»

Придя на почту, Киров достал блокнот и, присев в углу, стал писать.

Он кратко, но выразительно рассказал о поездке экспедиции навстречу отступающим частям Одиннадцатой армии, о принятых мерах по спасению раненых и больных бойцов и закончил телеграмму так:

«Поскольку остатки армии небоеспособны, оружие, боеприпасы и все имущество экспедиции передам в распоряжение астраханского гарнизона, а меня прошу направить на подпольную работу в тыл врага, на Кавказ.

В заключение считаю необходимым заявить, что Шляпникова полагаю если не прямым, то косвенным виновником в развале Одиннадцатой армии. Его дальнейшее пребывание в Астрахани не только нежелательно, но и вредно для дела революции».

Перечитав написанное, он склеил листочки и поднялся к начальнику почты — седоватому худому человеку в очках. Предъявил свой мандат.

— Чем могу служить? — спросил начальник.

— Вот телеграмма, которую нужно отправить срочно в Москву, в Центральный Комитет РКП(б).

— Слушаюсь. Будет исполнено.

Он прочел телеграмму, сходил в другую комнату и принес расписку.

Киров попрощался и вышел. А начальник, перечитав телеграмму, побледнел и дрожащей рукой снял телефонную трубку, попросил соединить с Особым отделом.

Ответил простуженный голос:

— Кто говорит?

— Это с почты. Мне бы товарища Сивакова.

— Сейчас подойдет...

И вслед за этим раздался приглушенный баритон Сивакова:

— Слушаю...

— Беспокоит начальник почты. Вы приказывали, чтобы без вашего ведома... так вот, как раз такой случай... Я затрудняюсь...

— Сейчас приеду, — сказал Сиваков и повесил трубку.

Сиваков, в длинной шинели и шапке со звездой, войдя, колючими глазками взглянул на начальника почты, по-хозяйски сел к столу, строго спросил:

— Что случилось?

Тут, знаете ли, товарищ Сиваков, одна телеграмма, задевающая самого Шляпникова.

— Дай сюда.

Начальник, ощущая холодок в спине, подал телеграмму.

Сиваков прочел, сдвинул нависшие брови.

— Кто-нибудь из ваших читал?

— Нет, только я...

— И ты забудь! Понял?

— Да-с, понимаю... Однако я дал расписку... Может быть, копию оставите?

— Я сказал — все! — Сиваков сунул телеграмму в карман и поднялся. — Если что подобное повторится — звони! До свидания! — Он козырнул и вышел...

4

Отдав телеграмму (Киров был уверен, что она будет отправлена немедленно), он не пошел к Шляпникову, а направился на Волгу. Его продолжала волновать судьба миллионов.

Там по-прежнему трудились люди экспедиции и водолазная группа. Пропиливали и освобождали ото льда еще одну прорубь, ниже по течению.

Увидев спустившегося с берега начальника экспедиции, Бутягин, путаясь в бурке, поспешил навстречу и доложил, что пока ни машину, ни ящики обнаружить не удалось.

— Неужели тут такое течение, что могло грузовик умчать?

— Сам ничего не пойму. Но ведь никто же, кроме нас, не мог его вытащить и завладеть деньгами.

— В том-то и дело...

На другом берегу послышались голоса, крики.

Оба повернулись к правому, более высокому берегу. Оттуда спускались, съезжали на лед красноармейцы, оборванные, обмотанные тряпьем.

— Видишь! — кивнул Киров. — Все еще бредут бойцы Одиннадцатой. Вон где нам следовало бы быть, а мы в воде бултыхаемся...

— Наше дело было доставить оружие и боеприпасы. Мы это сделали, — угрюмо сказал Бутягин. — Наша совесть чиста.

— Помимо совести еще есть сердце. А оно болит, видя все, что творится... Короче, я не выдержал и послал телеграмму в Москву. Описал все, что мы видели и видим, потребовал отстранения Шляпникова, как виновника катастрофы.

— Правильно. Горячо одобряю.

— Может быть, нам перебросить машины на тот берег и снова двинуться навстречу больным и обмороженным?

— Это опасно. После недавней оттепели лед ослаб.

— А если попробовать?

— Атарбеков еще не вернулся. Очевидно, с Лещинским плохо.

— Я зайду. Ты не совсем замерз?

— До вечера продержимся.

— Хорошо. Тогда я пойду к Шляпникову. Смотри, какая колонна ползет! Людей же надо где-то размещать... — Киров махнул рукой и быстро зашагал в город.

5

Выйдя на набережную, он столкнулся с Атарбековым.

— Ну что, Георгий? Как Оскар?

— Плохое дело, Сергей Мироныч. Доктор предполагает тиф. Когда осматривал, начался бред... Пришлось положить в больницу.

— В тифозную? — с тревогой спросил Киров.

— В городскую... Устроил пока отдельно, в кабинете главврача. Ведь все забито...

— Да... — вздохнул Киров и кивком головы указал на людской поток. — Идут, и едут, и волоком тащат товарищей бойцы Одиннадцатой... Может, рискнем переправить фургоны на тот берег? А?

— Можно попробовать, — раздумчиво сказал Атарбеков.