Радиус взрыва неизвестен

— Ах, это!.. — Лицо ее увяло, в глазах мелькнуло что-то вроде страха. Но последнее слово должно было остаться за нею, на то она и женщина! — Гордеев знает, что мы с Гербертом старые друзья.

Я часто замечал, что женщины, перестав любить мужа или выйдя замуж без любви, называют его просто по фамилии. Называя мужа так, она как бы говорила: «Я свободна в своем волеизъявлении. Он посторонний человек! Он просто Гордеев! Я лишь по недоразумению ношу его фамилию!» — Вот как разговаривала Марта с этим Гербертом.

— Так чем же занимается Брегман? — беспощадно продолжал я.

— Он талантливый художник! — выпалила Марта.

— Ага, понятно! И для утверждения своей талантливости обновляет иконы в соседней церкви?

— Откуда вы это взяли? — с некоторым испугом спросила она.

— Пока вы танцевали, его приятели заспорили между собой, сколько он содрал с местного ксендза: пятьдесят тысяч или сто… — с легким сердцем солгал я. — Недурная сумма для богомаза! Он «трудится» сейчас в каком-то католическом соборе…

— Это неправда! — строго сказала Марта и остановилась, сняв руку с моего плеча.

Это был отказ от танца. Но он меня больше обрадовал, чем огорчил. Значит, в душе этой женщины была настоящая любовь к искусству. И лжи она, наверно, не прощает.

Я шел рядом с ней к столу, за которым нас ожидали, разглядывая с некоторым злорадством: ведь там видели, как она отказалась танцевать. Только Гордеев все не поднимал глаз. Но на тех мне было наплевать. И я бросил последний камень:

— Впрочем, ваш муж тоже переписывает иконы и, кажется, недурно на этом зарабатывает, — безразличным тоном промолвил я.

Марта даже приостановилась, лицо у нее побледнело, глаза стали темными, в них засверкали искорки.

— Плохо же вы относитесь к искусству. И хорошо, что ушли от него! — презрительно швырнула она прямо мне в лицо. — Александр Николаевич — лучший реставратор картин! — Тут она вспомнила имя и отчество мужа.

— А эти молодые люди говорят, что Брегман тоже реставрирует. Хотя, конечно, одно дело — реставрация музейных ценностей и, наверно, совсем другое — роспись соборной живописи… — подливал я масла в огонь, соглашаясь даже на то, что огонь обожжет и меня.

— Герберт никогда не унизится до такой пошлости! — решительно сказала Марта и, отойдя в сторону, быстрыми шагами пошла к тому концу стола, где уселся Брегман.

Я, покинутый ею среди зала, выглядел, должно быть, очень смешным, так как девицы захихикали. Гордеев поднял глаза, взглянул на жену, садившуюся рядом с Брегманом с видом решительным и даже мученическим, и снова уткнулся в тарелку.

Я сел рядом с ним и оказался лицом к лицу с Гербертом, разливавшим коньяк.

— Скажите, Герберт Оскарович, а как церковники оплачивают реставрационные работы? — спросил я самым невинным тоном.

Обычно, когда виночерпий начинает разливать давно ожидаемое вино, то все смотрят на это священнодействие молча. Разговоры возникают снова уже с поднятыми рюмками. Поэтому мой вопрос прозвучал, как удар барабана. К чести Брегмана, рука у него не дрогнула, коньяк лился равномерной струйкой в рюмку Марты. Она сама задержала эту руку. Впрочем, рука художника должна быть твердой.

— Вероятно, в зависимости от качества исполняемых работ… — Он вопросительно пожал плечами, обвел всех взглядом и остановил его на мне. Глаза у него были твердые, немигающие, голубые, переходящие в стальной цвет. — А вы что, собираетесь наняться реставратором?

— Нет, я собираю материал для статьи о художниках-атеистах, которые продают свой талант церкви. Предыдущая моя статья была посвящена реставраторам старой живописи, в частности нашему уважаемому Александру Николаевичу. Но я нечаянно столкнулся и с другой стороной вопроса: из его реставрационной мастерской ушло несколько талантливых художников, и — представьте себе — некоторые нашли пристанище у церковников. Для вопроса о воспитании советской молодежи это имеет значение…

— Оставим политику в покое, — капризно сказала одна из девиц и поднялась, ожидая Галиаса. Но тот не торопился.

— Я посижу, потанцуй с Яном! — предложил он.

Белокурый великан торопливо вскочил и ушел с девушкой. Брегман смотрел на Марту. Марта отрицательно покачала головой, но Брегман смотрел так умоляюще, что она не выдержала, встала… Ушла и последняя пара.

— Здесь не место говорить о политике, — укоризненно сказал один из оставшихся наших соседей — театральный художник.

— Что же, пригласить их на профсоюзное собрание? — ядовито спросил Галиас. — Так они не придут!

— Идите вы к черту, Галиас! — проворчал художник. — Плаваете вы тут, как угорь в супе, и не поймешь, какому вы богу молитесь. Сегодня вы большевик, завтра стиляга без царя в голове, а послезавтра, глядишь, попадете в фельетон о спекулянтах.

— Молодость ветрена и бездумна! — засмеялся Галиас. — А вот что вас занесло в эту компанию?

— У Брегмана есть деньги, а у меня их нет! — отрезал художник.

— А вы сходите вместе с ним к ксендзу. Может, и вам перепадет заказец! — посоветовал Галиас.

— Я не торгую кистью! — насупился художник.

Я понял, для кого и для чего говорил свои резкости Галиас, когда Брегман вдруг круто остановился возле нашего столика, отпустив Марту. Глаза у него были злые, всякое благодушие смыло с него, как будто в лицо хлестнуло морской волной.

— Галиас! В отсутствие хозяина о нем не говорят дурного! — резко сказал он.

— А я всегда плачу за себя сам! — насмешливо ответил Галиас и неторопливо выложил на стол сторублевую бумажку. — Ну как, товарищи, не пора ли на покой? Завтра всем надо работать, даже и тем, кто торгует на рынке или расписывает церкви.

Я поднялся вслед за ним. Но Гордеев продолжал сидеть, глядя на Марту. Марту опять заслонили друзья Брегмана. Мне показалось, что она сделала движение в сторону Гордеева, но Брегман цепко ухватил ее за руку. Обходя стол, я протиснулся между Мартой и Брегманом, взял ее под руку и, насколько мог, весело сказал:

— А нам завтра рано на самолет. Позвольте откланяться…

Тут только Гордеев встрепенулся, вынул деньги, положил рядом с теми, что оставил Галиас, и встал. Брегман пытался еще что-то шепнуть Марте, но я как-то нечаянно наступил ему на ногу, послышалось только шипение. Пока я извинялся, Александр Николаевич подошел к жене и повел ее к выходу. Брегман что-то сказал белокурому, сунул ему деньги; тот остался, видимо, рассчитываться с официантом, остальные пошли за нами.

Галиас ждал нас у гардероба. И в дверях он сначала пропустил нас; когда он догнал меня, шляпа у него была помята, и лицо он закрывал платком. Брегман и остальные вывалились на улицу и стояли под старинными железными фонарями, украшавшими вход, о чем-то споря. За нами они не пошли.