Радость моя, громкоголосая

— да ты! Ты, сытая твоя рожа! Мой муж кровь пролил за таких, как ты! Ни на секунду не задумался, что может погибнуть! Ну и волк! Ну и оборотень! И что!? Его орденом Мужества наградили! Показать тебе?? — Ох, моя громкоголосая Радость кричала так, что уши закладывало. Айк, улыбаясь, попросил:

— не кричи, Алла, а то мы все оглохнем.

— Я не кричу, — огрызнулась та, — просто у меня голос громкий!

Всё же она оставила смущённого и растерянного мужчину и подошла ко мне. Обняла за шею и шепнула на ухо: — пусть хоть что говорят, Олежек. Не слушай их, ладно? Главное, нам к деду Прохору добраться.

Я погладил её по волосам, потёрся о них щекой: — не расстраивайся, моя хорошая. Ну волк, ну и что? Меня этим не удивишь. Ты думаешь, старик разрешит тебе остаться?

— Не знаю, — неуверенно шепнула она, — но я с Сонькой договорилась, она поможет твоим родителям, если дети у них будут жить.

Сзади, за её спиной, сказали: — тебя, вроде как Аллой зовут? — Жена обернулась. Мужчина, на которого она кричала, криво и неуверенно нам улыбался: — ты прости меня, я не подумавши о волках заговорил. И ты, парень, не серчай. Странные вы для нас всё же. — Я протянул ему руку, и он осторожно пожал её. — Меня Егором зовут, Гошкой, то есть. А ты Олег, я уж знаю.

— Рад знакомству, Егор, — я улыбнулся ему, — и спасибо, что согласился мне помочь!

Народу собралось много. Со мной отправлялись все мои парни, Аллочка и двое мужчин из посёлка. Я расцеловал детей, улыбнулся грустно глядевшим на меня родителям, пожал руку Айку и кивнул головой Софье. Вожак махнул рукой, и мы тронулись в неизвестность.

***

Мне не хочется вспоминать этот путь. Жгучий стыд терзал меня, пока парни продирались сквозь таёжный бурелом, по очереди передавая меня со спины на спину. Носилки или что-то подобное они отвергли сразу: тайга была труднопроходимой. Я представлял, как серыми тенями скользили волки среди густого подлеска, легко прыгая через поваленных лесных великанов, уворачиваясь от раскидистых колючих лап молодых сосен и жадно вдыхая смолистый аромат тайги.

Но не в этот раз. Ещё дома было решено, что оборотни пойдут в человеческом обличье. И не только те, кто понесёт меня, но и остальные. Айк посчитал, что так будет лучше для наших помощников из Малой Ветлуги, настороженных и скованных, несмотря на наше дружелюбное к ним отношение.

Но всему приходит конец. Закончилось и это, тягостное для меня, путешествие. Оставшиеся полкилометра Фёдор, второй ветлужский мужик, преодолел играючи, как будто я и не висел у него на спине беспомощным грузом. Первый, Егор, смеясь предложил нести на руках Аллочку, но она так сверкнула на него голубыми глазищами, что он смутился и отвёл глаза. Я поморщился. И не потому, что ревновал, а потому, что моя родная слишком хорошо меня знала и понимала, что и без глупых шуток я ужасно чувствую себя, терзаюсь и сгораю от стыда, сидя на спине у кого-то из парней или, что ещё хуже, у ветлужских мужиков. Вот так у нас с ней и получилось, что она страдала от жалости ко мне, а я мучился от бессилия и невозможности утешить её.

К избушке Прохора Селивёрстова мы вышли поздним утром, когда ласковое летнее солнце уже поднялось над вершинами сосен и высушило капли росы, радугой переливающиеся в его лучах.

Фёдор усадил меня на широкое крыльцо и сам присел рядом, с восхищением оглядывая поляну с обступившими её могучими вековыми соснами, аккуратную баньку и небольшой сарай, едва заметную утоптанную тропинку, уводящую куда-то в лес. Мой звериный слух уловил вдалеке журчание воды: кажется, там был родник.

Аллочка тревожно осматривалась. Потом поднялась на крыльцо, толкнула дверь и скрылась в темноте сеней. Скрипнула дверь в избу, а вскоре жена вернулась, растерянно сказала:

— его нет. Может, на охоту ушёл?

Стоящий рядом с крыльцом Егор хмыкнул: — а изба-то не заперта! Нет, он где-то недалеко ходит. — Но я уже услышал шорох раздвигаемых ветвей и шаги по утоптанной земле. Хозяин появился из-за кустов шиповника с полным ведром воды. Остановился, с усмешкой глядя на нас:

— явились, значит. Так и знал, что тебя, Гошка, уговорят оборотня тащить! А тебя, Федька, как жена-то отпустила? Или решила отдохнуть без тебя?

Егор со смехом махнул рукой, подхватил ведро: — будет тебе, дед! Всё язвишь, не надоело ещё?

— А что ж, вот теперь у меня жилец появился, на нём буду язык-то оттачивать! — Прохор, по-прежнему с насмешкой посмотрел на меня. Я вежливо усмехнулся, пристально глядя ему в глаза. Прерывистый вздох жены заставил перевести на неё взгляд. Родная моя, как же ей тяжко приходится! Побледнев и прижав к груди сжатые в кулачки пальцы, она смотрела на хозяина и страх плескался в её глазах. Я потянулся и привлёк её к себе:

— ну что ты, моя хорошая, мы всего лишь знакомимся. — я смахнул слезинку с её щеки, ласково заглядывая в любимые глаза.

— Ты, Алла, не бойся за него, — было видно, что старику стало неловко перед расстроенной женщиной, — ступай домой, к детям. Через год придёшь. Ежели что смогу сделать, то сделаю. Ну, если не получится, то не обессудь. Эва, врачи какие умные, в институтах учатся, а всё не смогли тебе мужа на ноги поставить.

— Дедушка Прохор, а можно мне остаться? — она с надеждой смотрела на него, но тот насупился:

— это что же ты за мать такая, что на целый год хочешь детей бросить? Ничего твоему волку не сделается, поживёт у меня, лечить его буду, а ты только мешать будешь. Жалеть его станешь, слёзы лить… Домой ступай, вот весь мой тебе сказ! — он мрачно отвернулся и вошёл в избу. Фёдор крикнул ему вослед: — слышь, Прохор, мы тебе муку, сахар, соль и патроны принесли! Надо ли нет ли?

Старик снова вырос на пороге, усмешливо сказал: — ай да волчий вожак! Ай да Софья! Это ведь они велели мне гостинец нести?

— Они, — улыбнулся Фёдор, — да вот ещё жена Олега. Она вообще хотела и сыру, и колбасы копчёной для тебя прихватить, да мы отговорили.

— Ну, несите всё в сарай. Там у меня лари сколочены, в них складывайте. Сколь принесли-то?

— Так в мешках всё упаковано. Мы в лесу оставили, здесь недалеко. Сейчас сбегаем, живо доставим!

Оба наших помощника шустро рванули в лес, где под охраной парней были оставлены мешки с мукой, солью и сахаром, два ящика с патронами и большая канистра с керосином. Когда они скрылись в лесу, Прохор подошёл ко мне и, не успел я и глазом моргнуть, легко поднял меня, как ребёнка, на руки, и шагнул через порог. Аллочка упрямо двинулась следом. Я только головой покачал, когда он пристроил меня на широкую лавку под окном:

— ну и силушка у вас, Прохор Евсеич! Я ведь под сто килограмм вешу, а вы так, запросто…

— Дак это вы, городские, хлипкие да нежные, — гоготнул старик, — а мы, в тайге-то, и лес валить, и на медведя ходить, и плоты раньше-то вязали да сплавляли. Много какой тяжёлой работы было. У нас и бабы — не чета вашим, мягким да гладким. И лошадей в телегу запрягали, и рожали — как по-большому сходят… Да… — он задумался. Потом глухо добавил: — ну, и умирали, тоже. И бабы, и детки… Что уж плохое хвалить… Не женское это дело — тяжести ворочать. — Сидящая рядом со мной на скамье Аллочка вдруг расплакалась, крепко обняв меня за шею: — Олежек, целый год! Как я жить-то без тебя буду столько времени!

— Тихо, тихо, родная, не плачь, всё будет хорошо, — я целовал её горестно скривившееся лицо, стараясь успокоить её, хотя ни на что и не надеялся. Прохор, увидев в окно мужиков, тащивших мешки, выскочил на улицу, и мы вскоре услышали его зычный голос, распоряжавшийся в сарае.

Аллочка вытерла глаза и улыбнулась мне: — замучился ты со мной, Олежек, да? Реву всё время…

Я задохнулся от неожиданности, от стыда перед нею: — да что же ты такое говоришь-то, милая!? Это я повис на твоей шее тяжким грузом! Ты похудела, плохо спишь ночами, и ты себя же и винишь?