Радости моего детства

Вечером в селе начался переполох: малышка пропала! Жители, вооружившись фонарями «летучая мышь», взяли с собой виновников происшествия, дабы те показывали, какими тропами шли к ларьку за морсом. Когда в пыли блеснули осколки бутылки, братец обрадовался: сестрёнка должна быть где-то рядом. И действительно, «пропажа» безмятежно спала в канавке под кус том полыни. Был ли куплен морс и чья бутыль пострадала, мне по сей день неведомо.

Осенью 1947 года в доме, где проживала наша семья, стала твориться самая настоящая чертовщина. Свидетелями того непостижимого явления были и мы с братом.

По ночам с чердака избы раздавались пугающие звуки, словно кто-то пробрался под крышу и искал себе убежище. Вот «оно» крадётся на цыпочках, потом переходит на быстрый шаг, а затем мерно, тяжело расхаживает взад-вперёд со скрипом, будто по снегу, хотя до зимы было ещё далеко. Наша кошка нервничала, шипела, дико орала и металась по комнате в поисках укрытия. Мама, опасаясь за меня с братом, отвела нас к родственникам, прихватив и кошку. Брат упирался, кричал, что чертей не боится и знает, что «шорт пришёл из Михеихиной ограды».

А тем временем поселившееся на чердаке «нечто» занялось перекатыванием по полу брёвен, которых там не было, а немного погодя раздался зловещий хруст, словно существо обгрызало огромную кость. Отец решил, что с нечистью шутки плохи, и позвал свояков на подмогу. Когда мужчины залезли на чердак, то никого там не обнаружили. Лишь на пыльном земляном полу виднелись следы ласки – маленького хищного зверька.

Соседка – та самая Михеиха – зашла полюбопытствовать и внезапно разоткровенничалась: мол, по слухам, бывший хозяин дома наложил на себя руки, и его похоронили неотпетым за кладбищенской оградой. Михеиха утверждала, что дух самоубийцы постоянно наведывался под свой кров, оттого жильцы на подворье не задерживались и съезжали при первой возможности. Узрев в углу веник из полыни, старушка заявила, что пучок емшана [2] хорош только как защита от водяной нечисти, однако против беса в помещении это растение бессильно. Михеиха перекрестилась и, уходя, трижды произнесла: «Чур меня! Сгинь, нечистая сила, пропади».

2

Емшан – полынь.

Свояки предложили позвать батюшку из церкви для очистки избы от нежити. Однако отец наотрез отказался, понимая, что история с приглашением священника для изгнания злого духа «дойдёт куда следует», и тогда отца не только изгонят из партии, но и закроют дорогу в редакцию. Его и так постоянно прорабатывали в партийных органах за то, что не сумел «распропагандировать» родную сестру – служительницу Покровского Александро-Невского храма в Колывани.

Жить в доме, где бродят «выходцы из могил», стало невмоготу, и наша семья перебралась на постой к маминой родне. Вскоре отцу было поручено возглавить редакцию газеты в одном из северных районов соседней области, и мы стали готовиться к переезду…

Вместе с нами путешествие на пароходе по Оби совершила и наша корова, тем самым став местной достопримечательностью. В лучах её славы погрелась и я. Как только мы с бурёнкой появлялись на улице, всё приходило в движение: взрослые и детвора спешили поглазеть на «невиданное чудо» – корову, шествующую по тротуару с видом королевы, и меня, семенящую за ней, как маленький паж, сопровождающий её величество. Пеструха свершала ежедневный променад, вся преисполненная собственной значимости: ведь она не какая-то там заштатная бурёнка, а та Бурёнка, которая несколько суток провела на корме парохода, где за ней ухаживал чуть ли ни весь экипаж! А она благосклонно одаривала парным молоком и нас с братом, и пассажиров с детьми, да и матросов.

Пеструха отличалась хорошими манерами и всегда терпеливо ждала, когда я удовлетворю любопытство прохожих и на вопросы «Девочка, как тебя зовут? Сколько тебе лет?» отвечу со вздохом: «Лиля. Тли года. Ну вас! Вчела говолил, завтла говолил – надоело!»

На этом уже ставший неизменным ритуал не заканчивался. Мне торжественно вручалось блюдо со свежей рыбой, и мы с коровой степенно возвращались домой в обратном порядке: впереди вышагивала я, проникнутая чувством важности своей персоны, неся посудину с речными дарами, а за мной следовала Пеструха – уже не как царственная особа, а как грозная нянька, готовая забодать всех, кто посмеет приблизиться к её теляти.

Мы с братом росли самостоятельными. Родителей не видели целыми днями: отец с утра до ночи пропадал в редакции либо был в разъездах по району, собирая материал о тружениках Севера, а мама постигала азы непривычной для неё работы директора книжного магазина, поскольку по её специальности – педагог-воспитатель – свободной вакансии не нашлось.

Любимым нашим развлечением была игра в бабки. Естественно, брат был более меток и выбивал все мои бабки, складывая их как трофей в свой мешочек. Потом великодушно делил все бабки пополам, но при этом мошенничал, присваивая себе самые крупные, а значит, самые устойчивые. Победителю возражать было бесполезно: вдруг он скажет, что я – «жадина-говядина», и откажется катать меня на санках?!

C наступлением сумерек брат зажигал керосиновую лампу и растапливал печку-«голландку», а на меня возлагалась обязанность нащепать сухой лучины для растопки дров. Потом мы садились на пол возле печки, смотрели на пламя в приоткрытую дверцу топки и слушали, как «разговаривают» дрова в печи – шипят, потрескивают, стреляют, и как шают [3] уголья.

…Дело было вечером. Брат кочергой ворошил головёшки в топке, а я наблюдала за потягушками проснувшейся кошки. Мурка была приблудная: жила у всех соседей по очереди, приходила и уходила когда ей вздумается.

3

Шают – тлеют, угли догорают без пламени.

Потянувшись, киска направилась в дальний угол комнаты и нырнула в лаз подполья. Пошебуршав там, выбралась наверх и припала к лакушке [4] с молоком. Я брата тормошу, что кошка напроказничала и надо бы уничтожить следы её пребывания в подполе, а то будет пахнуть. Брат согласился, дал мне спички, я подожгла щепу и бросила в лаз. Будучи аккуратной девочкой, прикрыла отверстие в крышке погреба дощечкой… Мусора и хлама в подвале хватило для подпитки огня, тяга была хорошая, и вскоре из-под половиц стал пробиваться дым. Тогда мы, прихватив кошку, недолго думая, нашли себе укрытие под столом, накрытым тяжёлой плюшевой скатертью, концы которой доходили до пола…

4

Лакушка – кошачье блюдце.

Люди верно говорят, что материнское сердце – вещун. Мама потом рассказывала, что у неё внезапно сжалось сердце от дурного предчувствия, и она выскочила из книжного склада, где разбирала с продавщицей новые поступления, крикнув на бегу, что с детьми случилась большая беда. Когда мама добралась до дома и рванула дверь на себя, из комнаты повалил густой дым. Всё же она смогла определить, где источник возгорания, и выхлестнула в подвал весь запас воды из бочки. Потом схватила ведро с приготовленным для коровы пойлом и вылила туда же. Тут ей на помощь подоспела соседка, и вдвоём им удалось справиться с огнём. Нас, сомлевших, вытащили из-под стола…

Очнулась я уже в комнате на втором этаже. Туда нас как погорельцев и переселили. Но долго жить там не пришлось: отец получил очередное назначение… И мы снова плывём на пароходе по Оби: вместе со всем скарбом и коровой. Временным пристанищем в городе К. стал для нас гостиничный домик в лесном массиве. Мама белила и красила служебную квартиру, выделенную для нашей семьи; отец был целиком поглощён выпуском газеты, мы же с братом оставались в гостинице. Вернее, я сидела в номере, а брат, настращав меня встречей с волками и медведями, если вздумаю выйти в парк, надолго исчезал. Ему хотелось обзавестись друзьями, сбегать на речку… да мало ли у мальчишек затей?! А тут приглядывай за несмышлёной сестрицей…