Радости моего детства

Из кармана серого фартука с большими жирными пятнами продавец достала яблоко, протёрла его об этот фартук. При виде румяного яблока у всех слюнки потекли. После войны яблоки в Сибири, как и шоколадки, были большой редкостью.

– Если Наташка вынесет яблоко на улицу, всем даст попробовать, – уверенно сказал Борька.

– А мы подарим ей «секретики» из цветных стёклышек, – предложил Витька-Никифор.

С ним все согласились.

Наташенька, особенно нарядная в свой день рождения, с красивым бантом на голове, в новом платьице, в белых туфельках стояла на крыльце в ожидании друзей. Она в отличие от соседских девчонок и мальчишек была очень послушной девочкой, всегда ходила с мамой за руку, в шумных играх не принимала участия. Когда друзья вернулись из магазина в свой родной двор, Борька хотел сразу передать Наташке румяное яблоко. Не успел он его достать, как тётя Аня взяла немытое яблоко в свои руки и строго сказала:

– Фрукты надо мыть, а то животик заболит. Борька тут же шепнул Наташке:

– Дашь попробовать?

Наташка кивнула головкой. Вскоре тётя Аня вынесла чистое яблоко и снова вошла в дом. Все окружили Наташку.

– Кусай первая, – шёпотом скомандовал ей Борька.

Она откусила маленький кусочек от яблока, затем откусил Борька, а дальше все откусывали по очереди. Когда тётя Аня снова вышла на крыльцо, от яблока даже косточек не осталось.

– Что-то вы притихли, опять что-нибудь придумали? – спросила тётя Аня.

– Мы только попробовали. – Облизывая губы, дети расступились.

– Понятно! – по-доброму улыбнулась тётя Аня и, провожая всех взглядом, напомнила: – Вечером все вместе соберёмся на чаепитие, вот под этим тополем! Пироги уже в печке, и шоколадок всем хватит!

Ближе к вечеру произошло ещё одно чудо, которое потрясло всех. Каждый по-своему выражал радость, удивление, восторг, а кто-то загрустил. А произошло вот что. Наташин папа открыл входные деревянные ворота, и все увидели, как во двор въезжает лошадь, запряжённая в телегу. На этой скрипучей телеге возвышается огромное, чёрного цвета блестящее пианино.

Витька, Валерка, Нинка и все, кто в это время оказался во дворе, подошли поближе. Обступили. От радости кто-то запрыгал, кто-то захлопал в ладоши. Со всех сторон раздались удивлённые голоса:

– Ух ты!!!

– Вот это да!

– Ничего себе!

– Как в кино!

– Осторожно! Отойдите подальше, подальше! Это подарок Наташеньке, – командовал Наташкин папа – дядя Паша, отодвигая любопытных детей от повозки.

Отходить было некуда. Лошадь и телега с пианино заняли чуть ли не половину двора.

«Ой! Какая Наташка счастливая», – подумала Лора.

Она давно мечтала о настоящем пианино и не теряла надежду, что для неё тоже наступит тот счастливый день, когда ей подарят такое же блестящее пианино. Пока переносили в дом громоздкий и тяжёлый музыкальный инструмент, дружные – баба Лиза, баба Марфа, баба Пана – накрыли под огромным старым тополем праздничный стол. В середине стола на белой скатерти блестел медный купеческий самовар, половину стола занимал румяный, с узорами из теста, пирог. Наконец соседи расселись по скамейкам вокруг стола. Со стороны Валеркиного дома раздались звуки дяди-Васиной гармошки, а Григорий Савельевич спускался с крыльца с корзинкой, из которой выглядывали разноцветные фантики.

От удивления все выдохнули:

– Конфеты!!! «Шиколадные!»

В старом дружном дворе стало тепло и уютно. Пахло свежими пирогами, дымком от самовара и молодыми набухшими тополиными почками, а значит, мирной весной. Шоколадки были такими вкусными, что быстро закончились. Корзинка незаметно опустела. На столах остались только разноцветные фантики. Весь вечер ребятишки рассматривали их и бережно убирали в свои карманы.

Прошло много лет. Магазин Каменушка по-прежнему стоит на старом месте, на перекрёстке дорог, по которым когда-то редко проезжали машины. Многое изменилось. Шоколадки и шоколадные конфеты можно купить в любом магазине, но уже нельзя встретить бабу Лизу, бабу Пану, бабу Марфу, тётю Аню, тётю Галю, Гришку Непомнящего – Григория Савельевича. Только стены старой Каменушки напоминают о том, что здесь жили дружные соседи, которые горе и радость делили пополам. Ещё здесь бегали дети: непослушные фантазёры. А может, ещё кто-нибудь вспомнит свой родной двор за высоким забором?

Николай Дегтярёв На станции Бакланка

Я оглядываюсь назад и мне вспоминается станция Бакланка, пыльная, в лучах закатного солнца. Длинные, уходящие в обе стороны голубоватые полосы железнодорожных путей. Невысокие, необычайно тёмные ели, за которыми, кажется, начинается «дремучий лес» из русских сказок. На этой стороне, где мы ждём автобуса, – то ли ветхий зал ожидания, то ли обшарпанная забегаловка, массивная советская остановка с облупленной краской на стенах, и куча гравия рядом с ней.

1992 год. Лето. Мы с братом ещё маленькие. На остановке мама – не такая, как всегда, а пасмурная, как будто чего-то тревожно ждущая. И рядом папа – тоже необычный, слишком задумчивый, а иногда слишком порывистый. Автобус должен отвезти нас к бабушке, в Кукобой. Но он всё не приходит и не приходит. Родители стоят на остановке, а мы с братом залезли на кучу камней.

– Смотри, какой камень! – говорю я брату и показываю ему небольшой красивый камень, переливающийся разными цветами, и сам любуюсь этим камнем.

– Это искрач, – говорит брат с видом знатока и, как бы сам опасаясь выхватить его у меня из руки (он всё-таки младший брат), очень близко его рассматривает.

– Искрач, – повторяю я, – вот это как будто стекло в нём застряло.

– И ещё вот эти коричневые какие-то штуки, – показывает брат пальцем.

– И чёрные, и серые, – подхватываю я.

– А это, – брат тоже поднимает камень из кучи, – это белый искрач. – И протягивает мне.

– Это белый искрач, – произношу я почти шёпотом, поворачивая камень под разными углами, – такие камни редко встречаются.

– Очень редко, в основном чёрные и серые, – подтверждает брат.

– Давай попробуем искру высечь, – предлагаю я и начинаю бить один камень о другой. У меня ничего не получается.

– Давай я попробую, – говорит брат. Но и у него не получается.

– Может, белый с чёрным не дают искры, – догадываюсь я, и мы быстро находим ещё один чёрный искрач, но и тут ничего не выходит. Мы оба поворачиваемся, чтобы позвать папу, но он отошёл куда-то далеко, почти к той забегаловке, курит там и разговаривает с каким-то усатым дядькой. Мы продолжаем искать другие искрачи.

Потом папа возвращается к остановке, но мы уже не пытаемся высечь искру из камня, а делаем туннель в горе камней, и тут нам его помощь не нужна.

Мама с папой о чём-то нервно разговаривают, как будто спорят. Мы оба не знаем, о чем, да нам это и не интересно, мы поглощены другим: мы никогда не видели столько камней в одном месте.

Это сейчас, оборачиваясь назад через двадцать с лишним лет, я понимаю, что папа уже выпил – оттого он так задумчив и в то же время возбуждён. А мама боится запоя, и потому у неё такой испуганный и каменный взгляд, и вся она одновременно какая-то каменная и в то же время неестественно резкая. И как странно теперь, в воспоминании смешиваются это незнание взрослого мира и погружённость в детскую безмятежность!