Радуга тяготения

— Дайоошь! — орали пиджи, а белые перчатки скакали вверх-вниз. Рты и глаза распахивались широко, будто у деток малых.

Катушка домоталась, но свет зажигать не стали. Встала огромная фигура в шикарном белом пидже, потянулась и неспешно подвалила к тому углу, где в ужасе скрючился Паскудосси.

— Это за тобой пришли, амиго?

— Прошу вас…

— Не-не. Пойдем. Посмотришь с нами. Это Боб Стил. Старый добрый парняга. Тут надежно. — Как выяснилось, уже немало дней гангстеры знали, что Паскудосси ошивается поблизости: хоть сам он оставался им невидим, его маршрут они выводили из перемещений полиции, которая была на виду. Блоджетт Свиристель — ибо то был он — применил аналогию конденсационной камеры и инверсионного следа, оставляемого быстрой частицей…

— Я не понимаю.

— Я тоже не вполне, приятель. Но нам нужно держать ушки на макушке, а сейчас все четкие чуваки неровно дышат к одной штуке, «ядерная физика» называется.

После сеанса Паскудосси представили Герхардту фон Гёллю, также известному под пот de p`egre [203] «der Springer». Судя по всему, люди фон Гёлля и Свиристеля устроили себе разъездную деловую конференцию: громыхают автоколоннами по дорогам Зоны, меняют грузовики и автобусы так часто, что нет времени даже поспать толком, вздремнут — и посреди ночи, в чистом поле, наверняка не скажешь, опять всем вываливать, менять средства передвижения и — снова в путь, уже по другой дороге. Без пунктов назначения, без определенного маршрута. По большей части транспорт предоставлялся благодаря квалификации ветерана автоугона Эдуара Санктвольке, который умел закоротить все что угодно на колесах или же гусеницах — он даже возил с собой смастеренный под заказ ящик черного дерева с ручками распределителя зажигания, каждая в своей бархатной впадине, ко всем известным маркам, моделям и годам выпуска на тот случай, если владелец искомого средства сию жизненно важную деталь не преминул изъять.

203

Воровская кликуха (фр.).

Паскудосси и фон Гёлль тут же нашли общий язык. Этот кинорежиссер, ставший спекулянтом, все свои будущие фильмы решил финансировать из собственных непомерных барышей.

— Единственный способ оттырить себе право на окончательный монтаж, ?verdad? [204] Скажите мне, Паскудосси, вы слишком чистюли? Или вашему анархистскому проекту помощь не помешает?

— Зависит от того, что вы от нас хотите.

— Фильм, разумеется. Что бы вам хотелось снять? Может, «Мартина Фьерро»?

204

Правда? (исп.)

Главное — чтобы клиент был доволен. Мартин Фьерро — не просто герой-гаучо из великого аргентинского эпоса. На подлодке он считается анархистским святым. Поэма Эрнандеса уже много лет фигурирует в политическом мышлении Аргентины: все интерпретируют ее по-своему, цитируют неистово, как итальянские политики XIX века цитировали «I Promessi Sposi» [205] . Корни уходят к старой основополагающей полярности Аргентины: Буэнос-Айрес против провинций — либо, как это представляется Фелипе, центральное правление против анархизма гаучо, коего он стал одним из ведущих теоретиков. Завел себе такую шляпу с круглыми полями, на которой шарики болтаются, пристрастился рассиживать в люках, поджидать Грасиэлу:

205

«Обрученные» (um.).

— Добрый вечер, голубка моя. Не приберегла поцелуй для гаучо Бакунина?

— Ты больше похож на Гаучо Маркса, — цедит Грасиэла, и Фелипе ничего не остается, кроме как вернуться к сценарному плану, который он сочиняет для фон Гёлля, заглядывая в «Мартина Фьерро», взятого у Эль Ньято, — книжка давно замусолена и рассыпалась на листы и запахи лошадей, чьи имена, всех до единой, Эль Ньято, татаодо соплей, может вам перечислить…

Сумеречная долина, закат. Огромная плоскость. Низкий ракурс. Входят люди — медленно, поодиночке или мелкими группами, пробираются по равнине к поселению на берегу речонки. Лошади, скот, в густеющей тьме вспыхивают костры. Вдалеке, на горизонте появляется одинокая фигура верхом, уверенно въезжает в кадр, пока идут начальные титры. В какой-то миг мы видим гитару, закинутую за спину: он — payador,странствующий певец. Наконец он сходит с коня и подсаживается к людям у костра. Отужинав и испив каньи, берет гитару, начинает перебирать три басовые струны — bordona— и запевает:

Aqu'i me pongo a cantar al comp'as de la vig"uela, que el hombre que lo desvela una pena estrordinaria, como la ave solitaria con el cantar se consuela [206]

И вот Гаучо поет, и разворачивается его история: монтаж его отрочества на estancia [207] .Затем приходит армия, его забривают в солдаты. Гонят на границу — убивать индейцев. В то время генерал Рока ведет кампанию по освоению пампы путем массового уничтожения всех, кто в ней живет: селенья превращаются в трудовые лагеря, и все больше страны переходит под контроль Буэнос-Айреса. Мартину Фьерро вскоре это осточертевает. Это противоречит всему, что он полагает правильным. Он дезертирует. За ним высылают погоню, и он переманивает сержанта, командующего поисковой партией, на свою сторону. Вместе они бегут через границу, чтобы поселиться в глуши, жить с индейцами.

206

Тут я поведаю вам Повесть под звон вигуэлы, Коли печаль одолела И человеку не спится, Песню поет он, как птица, Чтобы душа не болела (um.). Пер. Г. Кикодзе.

207

Эстансия — поместье, животноводческая ферма (исп.).

Такова Часть I. Семь лет спустя Эрнандес написал «Возвращение Мартина Фьерро», в котором Гаучо продается: снова ассимилируется в христианское общество, отказывается от свободы ради некоего конституционного Gesellschaft [208] , который в те времена активно проталкивал Буэнос-Айрес. Очень нравственный конец, но совершенно противоречит первому.

— И что же мне делать? — похоже, недоумевает фон Гёлль. — Обе части или только первую?

208

Зд.: общественный договор (нем.).

— Ну, — затягивает Паскудосси.

— Я знаю, чего хотите вы.Но мне больше пользы от двух фильмов, если у первого будет хорошая касса. А вот будет ли?

— Конечно, будет.

— У такой антиобщественной штуки?

— Но там все, во что мы верим, — возмущается Паскудосси.

— Однако же и самые свободные гаучо в конце концов, знаете ли, продаются. Так уж все устроено.

Так, по крайней мере, устроен Герхардт фон Гёлль. Грасиэла его знает: между ними тянутся линии связей, зловещие узы крови и зимовки в Пунта дель Эсте, через «Anilinas Alemanas» [209] — отделение «ИГ» в Буэнос-Айресе, — и далее, через «Шпоттбиллихфильм АГ» в Берлине (еще одно подразделение «ИГ»), от них фон Гёлль раньше получал скидки почти на всю пленку, в особенности — на своеобразную и медленную «Эмульсию-Б», изобретенную Ласло Ябопом: на пленке этой человеческая кожа даже при обычном дневном освещении неким манером передавалась прозрачной, до глубины в полмиллиметра, так что из-под наружности являлось лицо. Эта эмульсия широко применялась в бессмертном творении фон Гёлля «Alpdr"ucken» [210] и, возможно, будет фигурировать в «Мартине Фьерро». Вообще-то фон Гёлля завораживает лишь одна сцена эпоса — певческая дуэль белого гаучо и чернокожего Эль Морено [211] . Интересный выйдет структурный прием. С «Эмульсией Б» он сможет вгрызться под кожу соперников, наплывом смонтировать эту «Б» и обычную пленку, будто изображение то в фокусе, то нет, или же применить вытеснение — как же он любит вытеснять! — одно другим сколь угодно хитро. Обнаружив, что шварцкоммандос действительно в Зоне и ведут подлинное паракинематическое существование, не имеющее ничего общего ни с ним, ни с липовыми съемками «Шварцкоммандо», которые он вел прошлой зимой в Англии для Операции «Черное крыло», Шпрингер тотчас зажужжал переменным фокусом туда и сюда в контролируемом припадке мегаломании. Он убежден, что шварцкоммандос как-то вызваны к жизни его фильмом.

209

«Германский анилин» (исп.).

210

«Кошмар» (нем.).

211

Зд.: Чернолицый (исп.).

— Моя миссия, — объявляет он Паскудосси с глубочайшей скромностью, на какую способен только немецкий кинорежиссер, — посеять в Зоне зерна реальности. Этого требует исторический момент, и я могу лишь служить ему. Для инкарнации неким манером избраны мои образы. То же, что я могу сделать для Шварцкоммандо, я могу сделать и для вашей грезы о пампасах и небесах… Могу снести ваши ограды и стены лабиринтов, могу привести вас обратно в Сад, который вы почти и не помните…

Безумие его явно заразило Паскудосси, который впоследствии вернулся на подлодку и инфицировал остальных. Похоже, того они и ждали.

— Африканцы! — наяву грезил обычно весь такой деловой Белаустеги. — А вдруг правда? Что, если мы на самом деле возвратились — вернулись к тем, какими были, пока не разъехались материки?

— Обратно в Гондвану, — шептал Фелипе. — Когда Рио-де-ла-Плата была прямо напротив Юго-Западной Африки… а мезозойские беженцы ехали на пароме не в Монтевидео, а в Людериц…

План таков: как-то добраться до Люнебургской пустоши и основать небольшую эстансию. Их там встретит фон Гёлль. У зенитных пулеметов грезит сегодня Грасиэла Имаго Порталес. Терпим ли фон Гёлль как компромисс? Платформы бывают и похуже киношек. Удалось ли потемкинским деревням пережить царственный проезд Екатерины? Переживет ли душа Гаучо механику переноса в свет и звук? Или же в конце концов придет некто — фон Гёлль или кто иной — и снимет Часть II, тем самым разъяв грезу на части?

Над головой и за спиной у нее скользит Зодиак, расклад северного полушария, никогда не виденный в Аргентине, гладко скользит, как часовая стрелка… И вдруг по громкой протяженно шарахает статика и Белаустеги вопит:

— Der Aal! Der Aal! — Угорь, недоумевает Грасиэла, угорь?Ах да, торпеда. Ай, Белаустеги так же несносен, как и Эль Ньято, из непонятных никому личных побуждений старается изъясняться только на жаргоне немецких подводников, ну у нас тут precisamente [212] Вавилонская Башня дальнего плавания — торпеда?с чего бы ему орать про торпеду?

212

Точь-в-точь (исп.).