Радуга в сердце

– Да шучу. Просто сегодня есть повод – у моей мамы день рождения.

На клеёнчатой скатерти материализуются тарелка с сыром и початая коробка шоколадных конфет.

– А где она сама? – осторожно интересуюсь я.

– А она сама… Ты садись, не стесняйся…

Мы усаживаемся друг напротив друга. Я просто в ауте, если честно, от всего происходящего, от чересчур – потому что я её такой ещё не видел – смелого, даже несколько развязного поведения Ани, у которой от пары глотков алкоголя, похоже, резко испарились все комплексы, даже от футболки её с волком. В карманах треников белеют костяшки пальцев – я настолько скован, что сам себя бешу.

За приступом самоедства прослушав про мать, я всё-таки заставляю себя очнуться.

Мы говорим об учёбе, об учителях. Анька рассказывает про историчку, у которой каменное лицо. Оказывается, она не так давно потеряла близких.

Сама одноклассница совсем не такая, как в стенах школы. Она открыта, проявляет интерес, много болтает, но и слушать умеет тоже. Постепенно я расслабляюсь, и даже сам не замечаю, как начинаю пить.

Вино, конечно, дрянь несусветная, кислятина, но мы закусываем белёсыми сладостями, по словам Ани, сто лет пролежавшими на холодильнике, почему-то ржём, как полудурки, хотя я трезв как стекло, и, в целом, ништячно проводим вечер.

Точнее, уже ночь. Я замечаю который час, когда мой смартфон разражается внезапным звонком от полоумной. И в ту же минуту мы слышим, как открывается входная дверь.

В панике сбрасываю вызов и кидаю на Аньку страшный взгляд.

– Блин, мама! Скорее, Вань, прячься!

Мы начинаем метаться по кухне, как застуканные на месте преступления любовники, в итоге Аня запирает меня в кладовке, где тесно, темно и чем-то жутко воняет, а сама, звякая посудой, перекрикивает этот звук.

– Мам, я тут!

– Ты не спишь? Где ты? – доносится откуда-то глухо.

– Я тут. Я сплю, – совершенно бодрым тоном отзывается моя собутыльница, – просто вот на кухню попить зашла.

Слышу, как клацает выключатель – и исчезает последняя полоска света по периметру двери.

Она приближается… Она уже совсем близко… Я стараюсь не дышать.

– А ты что, ты ещё не ложилась?

– Да я фильм засмотрелась… А ты как, как погуляли?

Их разговор «ни о чём» мне не интересен, я думаю только о том, как бы не выдать себя. Со всех сторон моё напряжённое туловище подпирают какие-то предметы – банки, швабры, кастрюли… или я фиг знает что ещё – и я пытаюсь не шевелиться, чтобы всё это добро на меня не посыпалось.

– А ты чего такая странная… – слышится буквально над ухом. – Светишься вся… Ты что, это вино? Ты пила что ли? Одна?

– Да мам…

– Ну-ка признавайся, что-то случилось? Есть повод?

– Да мам, мам… Нет никакого повода. Вернее, просто у тебя же день рождения…

– Уводи её отсюда, – одними губами молю я, ощущая, как лоб мне щекочет сползающая с него капелька пота.

Жарко здесь. Или это я чересчур нервный.

– Ну хорошо, тогда я спать, – звучит отдалённо, и в тот же момент происходит то, чего я так стремался – гремя друг о друга, сверху сыплются какие-то крышки – зуб даю, что это они! – и производят столько шума, что нужно быть глухим, чтобы этого не услышать.

Меня почти сразу парализует, но изо рта успевает вырваться проклятье.

Всё, я спалился. Что делать-то теперь?

– Что это? – спрашивает Анина мать спустя вечность.

– А, да в кладовке, наверное, что-то грохнулось, ты иди, я подниму!

Нервный девичий голосок приближается вплотную, вновь возникшая яркая полоска внизу перекрывается тенью – вероятно, Аня привалилась спиной к ненадёжно разделяющей нас преграде.

– Стой, дай я взгляну.

– Не надо, мам! Не…

Не успеваю сообразить, как по глазам сечёт безжалостный свет, а по ушам – оглушительный визг Аниной матери. Сохраняя равновесие, я хватаюсь рукой за косяк, и в следующую секунду ору сам – в попытке захлопнуть обратно, мне с размаху перебивают дверью пальцы.

Это было бы уморительно до колик, если б не адская боль!

Матерясь как сапожник, я вываливаюсь наружу, в тут же вновь освободившийся проём, и не переставая скулить и ругаться, упираюсь лбом в холодный пол.

– Ваня, ты жив? – бросается ко мне Аня.

– Кто это? Аня! Кто это? Это вор?

– Какой вор, мам? Ты что, не видишь, это наш сосед! Вань, больно?

Ощущаю прикосновение ледяных рук, но не до этого сейчас.

– Сосед? А что он делает так поздно у нас… в кладовке?..

Пока они выясняют что к чему, я постепенно отхожу от шока. Удар пришёлся по среднему и безымянному пальцам левой кисти, туда, где начинаются ногти. Кажется, без переломов, но болит – жуть.

– Да он просто зашёл, домашку спросить!

– Но почему так поздно? И зачем прятаться хоть, не пойму…

Я поднимаюсь на ноги, сжимая покалеченную конечность в кулак, выпрямляюсь, кидаю взгляд на Аню – она напугана, отстраняется от меня, смотрит на мать. Та, хмурясь и моргая, оглядывает явившуюся ей физиономию – какой-то лысый чёрт, с сизо-жёлтой рожей… Шикардос, одним словом, лучше и быть не могло.

– Здрасти, – полушепчу я.

Горло дерёт, голосовые связки подводят.

– Здравствуй, – заторможенно отвечает она – и повисает пауза.

– Давай под холодную воду! – первой оживает Аня. – Покажи, что у тебя там?

– Забей, Ань, – цежу я сквозь зубы и тут же намыливаясь на выход.

Прошмыгнув в коридор, застреваю у порога, краем мозга пытаясь вспомнить, в чём я был, на ногах, в смысле, и пустыми глазами ищу свои кеды. Так неловко и тупо я не чувствовал себя, наверное, ни разу. Анина мать провожает взглядом, от которого дымится шерсть моего волка, но сама упорно молчит. Только Аня тараторит, оправдывается, мол я за домашкой зашёл, и да, поздно, а потом испугались, что поздно, и вообще, она виновата, а я нет. Сообразив, наконец, что и был в своих тапках, я поспешно прощаюсь и выскакиваю в подъезд.

Практически до утра я не могу уснуть. И не только потому, что в течение получаса вернувшаяся с ночного рандеву Лина полощет мне мозг, а ещё и оттого, что думаю об Ане.

Странное чувство, не похожее ни на что другое, распирает изнутри грудную клетку. Я ловлю реальный кайф, сотню раз воспроизводя в голове её голос, улыбку, взгляды, мимику, смех. Кажется, я заболел. Нужно срочно к пацанам, подлечиться.

Глава 18

Утро взрывает мой мёртвый сон сигналом воздушной тревоги, рвущимся из динамика.