Радужная пони для Сома
Шрифт:
Неожиданный толчок в бок, мокрый нос в лицо, визг с обиженным скулежом!
Да блять!
Резко отрываюсь от одурманивающих губ, смотрю в полные безумия и непонимания глаза Радужки.
Переход от сладкого кайфа в реальность настолько резкий, что не сразу понимаю, что случилось.
И только вторично сунутый мне в лицо мокрый нос приводит в чувство!
Псина, мать ее!
Шарик гребанный!
Неблагодарная скотина, обломавшая весь кайф!
Ебать, я его спас, я его и убью!
Глава 23
—
Но теперь разве что только вспомнить, да.
Потому что на что-то серьезнее вообще не тянет.
Смотрю на тонкую ладонь, опасно подбирающуюся к ширинке, вдыхаю сладкий аромат духов… И понимаю, в очередной блядский раз понимаю, что не вставляет.
Вот вообще.
Все на месте же.
И знаю, что, стоит захотеть, сестрички будут в моей кровати уже через час.
Знаю.
И… Не хочу. Вообще не хочу. Абсолютно.
Потому что рука не та. И запах не тот. И все не то.
И совершенно не хочется мне, чтоб эти руки и этот запах перебивали тот, что сейчас есть на мне. С утра самого, когда удалось поймать Радужку у раздевалок и чуть-чуть потрогать.
И кайфануть от этого так, что никакой секс втроем с двумя развратными зажигалочками и рядом не стоит!
Понимание этого вставляет так сильно, что даже сердце замирает.
Все эти дни, что мы с Радужкой “дружим”, это ее слово, если что, не мое, я в каком-то дурмане нахожусь, в легком кайфовом эндорфиновом бреду.
Вот как пошло оно с того момента, когда поцеловал ее на диване у себя дома, так и длится, длится, длится…
Словно затяжная прелюдия перед сексом, от которой получаешь кайф не меньший, чем от самого будущего события.
В тот день, когда Шарик, без базара, самый придурастый пес на свете, прервал нас с Радужкой на очень интересном моменте, она сбежала из моего дома с такой скоростью, словно за ней людоед-изврат гнался, из тех, кто сначала жертву жрет, а потом оставшееся на десерт трахает.
Я не стал останавливать, потому что сам слегка охерел от случившегося. От своей реакции на нее, от своего отношения к ней.
Я словно в момент превратился в гребанного принца из сказки, который хочет от принцессы только на руках ее таскать, а не трахать.
Я реально хотел ее таскать на руках. И таскал бы, кайфуя до одури…
Думаю, это тоже своего рода изврат, но мне было круто.
Она сбежала, а я еще долго валялся на диване, пялился в потолок и лениво почесывал пузо мелкого террориста, обломавшего практически стопроцентный трах.
Настроение было странным, но настрой — определенным.
Мне хотелось дойти до финала и посмотреть, что же там, за чертой.
В тот же вечер я переслал Радужке фотку, где грустный Шарик сидит перед дверями и смотрит в даль далекую.
И подпись: “Мы в ответе за тех, кого приручили”
Радужка ответила
тут же, я радостно зацепился, и понеслась…На следующий день мы встретились в универе.
Не наедине, а просто взглядами пересеклись в толпе. И это было сродни удару. Такому, медленному, но забирающему воздух из легких ко всем херам…
Мы смотрели друг на друга, а словно… Ну, не знаю… Целовались. На расстоянии.
Я тогда раздышаться смог только на паре уже, поймав себя на том, что тупо лыблюсь и пялюсь в окно. А перед глазами ее лицо в облаке радужных волос… И губы, чуть натертые… Это я постарался накануне…
С тех пор так и пошло.
Бесконечная переписка, и случайные встречи в универе.
Ко мне Радужка после всего случившегося не приезжала, хотя из фоток грустного Шарика можно уже было составить галерею.
В универе мы не могли толком видеться, потому что длинный придурок блюл ее так, словно она не сестра его, а породистая кобыла, которую нельзя пускать в свободный выпас.
На учебу и с учебы он ее довозил, жестко контролируя расписание и угрожая вложить ее папахену, если вдруг перестанет слушаться.
Я так понял, что в семье Радужки случился серьезный разговор, в ходе которого вся мужская часть уяснила: если не взяться за дело жестко, то девочка перестанет быть их нежной принцессой.
Потому, если не мог длинный приехать, то заезжал ее отец, на редкость серьезный мужик с жестким взглядом.
Короче, мне оставалось только со стороны смотреть на это все и охереневать от происходящего.
А тут еще и Немой с Алькой, походу, разбежался, и по этому поводу ходил со злобной рожей. Учитывая, что она у него и в обычное время — не сахарок, то можно представить, как от нас отлетали желающие просто потрепаться за жизнь. Лескус, к которому Алька не то, чтоб вернулась, но знаки внимания принимала и даже разговаривала, наоборот, не затыкался, Вилок с привычной для него тупой мордой, поддакивал и согласно ржал над плоскими шутками. И это дополнительно все выбешивало.
Вообще, странное состояние было все это время: с одной стороны, непонятный для меня эндорфиновый кайф, стоило просто взглядами в толпе с Радужкой пересечься, а с другой — дикая неудовлетворенность и злоба даже, потому что выхода пока что из ситуации не видел.
Радужка ко мне приезжать отказывалась, сам я на территорию коттеджного поселка заехать не мог, ни за какие деньги теперь не пускали, суки, в универе нас пас длинный, с которым каждый раз драться — охереешь. Да и толка никакого.
И только Шарик радовался мне, как самому главному человеку в своей жизни. За эти несколько дней он полностью разнес мне первый этаж, погрыз дорогую лаунж зону и ножки у стульев из бара, зассал аппаратуры на пару сотен, перекопал, словно бульдозер, газон и пару раз пытался самоубиться в бассейне.
Короче, жил на полную катушку, сучара.
Несмотря на постоянное желание жрать, грызть и лаять, он оказался на редкость ласковым псом, любил валяться возле дивана, который я облюбовал для сна, потому что на нем Радужку свою целовал и сны по этому поводу снились хорошие, и подставлял мне пузо для чесания.