Ракета в морг

— Вы знаете, как старики относятся к завещаниям и смерти, — добавил Уимпол. — А Хилари был единственным членом семьи — как мы тогда думали.

— Следовательно, Уильям Рансибл Фоулс претендовал не только на доходы от прав, но и на долю в их управлении. Удар по Хилари Фоулксу был больше чем просто финансовым, хотя он мог ранить его достаточно глубоко. Это был удар по его престижу, по его позиции единственного наследника, стража и хранителя дел отца. Малейшая его прихоть больше не была бы строжайше исполняемым законом. Из деспота-автократа он стал бы простым держателем акций. Угроза была невыносимой; её надлежало устранить. Возможно, сам Рансибл не осознавал всей полноты своих претензий к Хилари Фоулксу. Вполне вероятно, что Джонатан Тарбелл скрыл от него отсутствие у Фаулера Фоулкса завещания и обещал Рансиблу лишь некоторую помощь как члену семьи, подобно полученной мисс Грин, а мистера Фоулкса запугивал потерей половины состояния. И этому придаёт правдоподобие тот факт, что Рансибл не был испуган смертью Тарбелла. Он не заметил, что эта угроза относится и к нему. Если он знал что-то о прошлом Тарбелла или хотя бы сделал выводы на основе того, где жил этот человек, то мог заключить, что тот был убит по какой-то иной причине. Мистер Фоулкс заманил Тарбелла надеждами, как указывает найденная лейтенантом записка, и убил его, когда требования Тарбелла стали слишком настойчивыми, но якобы совершённое по ошибке убийство Рансибла пришлось отложить до приезда мистера Уимпола. Мистер Фоулкс знал, что Рансибл, как фанат, вращается в кругах, которые Остин Картер именует Литературным обществом Маньяны. Как только появится Вэнс Уимпол, то будет легко найти возможность случайно оказаться в такой ситуации, где необходимая “ошибка” станет убедительной. Ракетная вечеринка Чантрелла стала идеальной возможностью, и мистер Фоулкс в полной мере воспользовался ей для импровизации. Почти каждый собравшийся был вероятным кандидатом на роль потенциального убийцы Хилари Фоулкса; наверное, лишь случай, Мэтью, заставил его выбрать тебя. Но скажите, мисс Грин, верным ли был рассказ Хилари Фоулкса о встрече у сарая?

Дженни Грин тяжело сглотнула.

— Не знаю… Они говорили об отце кузена Хилари. Но Рансибл был не похож на фаната. Он выглядел более… более интимным. Словно пытался показать Хилари, сколько он знает. А однажды сказал: “Я потерял чётки, но у меня ещё достаточно всего”. Так что вы, должно быть, правы; но я всё ещё не могу поверить, что Хилари…

— Насчёт чёток, мисс Грин: вы что-нибудь о них знали?

— Ну… Это было странно. Когда Вероника заинтересовалась религией, то прочитала воспоминания первой миссис Фоулкс, где та восхвалялась как святая в миру, и рассказал мне об этом странном виде чёток и их специально изготовленном образце. Когда лейтенант спросил нас о чётках с семью декадами, я хотела упомянуть это, но Хилари жестом приказал мне замолчать. Позже я говорила с ним об этом, и он сказал, что не хотел, чтобы имя жены его отца упоминалось в столь криминальном окружении.

— И вам это не показалось странным?

— Нет, — твёрдо сказала Дженни Грин. — Это… это всё-таки не так. Я не могу поверить во всё это. И, в любом случае, кузен Хилари не мог себя заколоть. Так сказал доктор.

Сержант Рэгленд открыл дверь и сообщил:

— Док здесь, лейтенант.

Полицейский врач с обычной своей сутулостью выдвинулся вперёд.

— Ну? — потребовал он. — Что за суета, мальчик мой?

— Возможно ли, доктор, — заговорила сестра Урсула, — чтобы в этом или прошлом случае мистер Фоулкс мог заколоть себя сам?

— Чушь! — догматично фыркнул он. — Сущая физическая невозможность.

Послышался озадаченный шёпот, наполовину выражавший облегчение, наполовину — испуг.

— Если Хилари убил его, — начала, запинаясь, Вероника Фоулкс, — заметьте, я не признаю этого, но если он убил того фаната…

— Твоего племянника, дорогая, — сказал Вэнс Уимпол.

Она замолкла, но не заданный вопрос словно продолжал громко отдаваться по всей комнате.

— Ещё один момент, — продолжала сестра Урсула. — Могу я получить набросок Рансибла, лейтенант? Спасибо. Итак, доктор, сказали бы вы, исходя из того, что видите на рисунке, что этот человек может быть близким кровным родственником Хилари Фоулкса?

Доктор раздражённо рассматривал рисунок.

— Трудно сказать, — отрезал он. — Не по моей части. В любом случае, очень мало известно о точных генетических деталях физиогномики. Если бы в цвете… Но по рисунку пером и чернилами — нет. Может быть, конечно. Сходство заметное.

— Спасибо.

Но он продолжал глядеть на рисунок.

— Нелепая картинка, — раздражённо заметил он. — Позиция этих рук. Обе сзади шеи обхватывают подбородок. Сущая физическая невозможность. — И он, быстро пригнувшись и более, чем когда-либо, напоминая Граучо Маркса, вылетел из комнаты.

10

— Видите? — тихо промолвила сестра Урсула.

Маршалл выругался. Он выглядел как человек, у которого земля под ногами внезапно превратилась в зыбучие пески.

— Вспомните изречение доктора Дерринджера, лейтенант. “Если не останется ничего, какая-то часть “невозможного” должна быть возможной”. Столь догматические утверждения о физической невозможности применимы к нормальному человеку. Но отец и сводный племянник Хилари оба были наделены гипермобильностью суставов. Оба проделывали такой трюк. — Она показала Келло и остальным гротескный набросок. — Ваш отец, мистер Уимпол, упоминает в своих мемуарах, что те, кто не видел этого трюка, считали его невозможным. Для Фаулера Фоулкса или Рансибла такая рана, нанесённая самому себе, была вполне возможна. Следовательно, мы не имеем права твёрдо утверждать, что это было невозможно для Хилари Фоулкса.

— Фу-у-уй! — фыркнул сержант Келло. — Если врач говорит, что рану нельзя нанести себе самому…

И тут заговорил тихий Джо Хендерсон.

— Это не только Фоулксы, — промолвил он. — Тони Баучер тоже это умеет. Помню, однажды он предложил: кто угодно приносит ему детективный роман, где доказывается, что смерть не могла быть самоубийством из-за направления раны, и если он не сможет удержать в таком положении нож или пистолет, то платит десять баксов. Никому это не удалось.

— Все мы были слишком готовы, — продолжала сестра Урсула, — принять за верный вердикт “невозможно”, когда на самом деле он значил не более чем “маловероятно”. В девяносто девяти случаях из ста подобная рана, нанесённая самому себе, была бы невозможна. Пожалуй, процент даже выше. Но здесь все обстоятельства запертой комнаты явно делали любое другое решение ещё более маловероятным — на этот раз, собственно говоря, абсолютно невозможным. Вот что я имела в виду, лейтенант, обращая ваше внимание на Человека-невидимку, присутствующего, но не замеченного: жертву.

— И я повёлся, — сказал Вэнс Уимпол. — Такой фортеанец, как я, принимающий Науку за евангелие.

— Халат, — пробормотал Маршалл. — Вот почему он оба раза был в рубашке с коротким рукавом. Ему пришлось снять его, чтобы дать руке свободу движения.

Сержант Келло от души расхохотался.

— Ну и дураки вы тут в Лосе, Маршалл. Мы в Пасадене, может, и не такие умные, но не заглатываем запертые комнаты вроде этой. Мы сразу поняли, что единственный парень, кто мог это сделать, сама жертва.

— Вы мудры, когда узнали все факты, сержант, — улыбнулась сестра Урсула. — Но, на самом деле, то, что вы говорите, может быть верно для среднего полицейского, никогда не сталкивавшегося с невозможной, по видимости, ситуацией. Однако вспомните, что это преступление было задумано, чтобы подвергнуться расследованию лейтенантом Маршаллом, не далее как в прошлом году столкнувшегося с убийством, совершённым, на первый взгляд, в столь же невозможно запертой комнате. Он был, можно сказать, приспособлен к такой ситуации. Могу представить, что один из гарлемских сыщиков, расследовавших дело Финка^[85], отреагировал бы здесь так же. Уверена, что так поступили бы и суперинтендант Хедли с инспектором Мастерсом.

— Полагаю, это извиняет меня? — кисло выговорил Маршалл.

— И это подводит нас к причинам появления “невозможной” ситуации, хотя ни одна из них, по-видимому, здесь не применима. Но в этом деле причиной, как мы теперь видим, послужило просто стремление выиграть время. Заметьте, ни одно из “нападений” не предназначалось для указания на конкретного злоумышленника, хотя одно из них и навело случайно лейтенанта на ложный след. Мистеру Фоулксу следовало избежать ареста, удерживая интерес полиции. Любой возможный подозреваемый должен был оставаться на свободе, пока не представится возможность совершить действительное убийство. Таким образом, запертая комната была преднамеренно задумана как крепкий орешек для лейтенанта, с уверенностью, что он всё ещё будет щёлкать зубами, пытаясь его расколоть, когда Рансибл наконец окажется убит. Метод, по-видимому, сложился в его уме ещё тогда, когда он узнал, что лейтенант — тот самый человек, что работал с запертой комнатой в деле Харригана. В то утро, услышав по телефону, что лейтенант Маршалл случайно нашёл идеального подозреваемого и почти готов произвести арест, он понял, что надо действовать. Он застонал и уронил трубку. Затем, пока лейтенант отдавал распоряжения и ехал, у него было достаточно времени, чтобы подготовить нападение в запертой комнате, зная, что никто из домочадцев никогда не посмеет помешать ему, если он заперся у себя в кабинете.

— Окей, — буркнул Келло. — Окей. У вас хорошая история — почти до конца. Но кто, чёрт возьми, убил Хилари Фоулкса?

— Келло, — сказала Маршалл, — здесь я с вами. Мы согласились, сестра, что Хилари никогда не покончил бы с собой. Хорошо, даже если он инсценировал те нападения на себя и убил Тарбелла и Рансибла — кто убил Хилари?

Сестра Урсула крепко сжала крестик своих чёток. Какое-то время её губы шевелились в беззвучной молитве.

— Боюсь, — промолвила она, наконец, — что это сделала я.