Ракета

— А что, — прервал наконец тишину старик Бохов, — Мы ведь не знаем. И это тоже может быть. Телепаты среди нас.

— Гипнотизеры, — поправил Николай. Отец презрительно на него посмотрел.

18

В это время на другом конце города, в Туманном парке, шел человек. Насвистывая и заложив руки за спину. Длинный плащ, ботинки со скрипом, лицо, будто вылепленное из сыра. Высокий и прямой, будто проглотил рельсу. Вжал голову в плечи — зябко. Тут еще ветер налетел.

Сегодняшний туман сожрал еще лежащий кое-где снег. И даль над рекой тонула в молочной мгле. Хробаков вдохнул полной грудью. Воздух плотный, впору ножом его резать. Туман скрадывал звуки.

Один холм изгибался и перетекал в другой. Между ними лощина. Горбы и буераки. Жухлой травой покрытые крутые склоны. Жаль снега нет. Вот бы на санках! Вымощенные кирпичной плиткой дорожки лентами на горбах лежат, местами карабкаясь почти отвесно. Идет дамочка, каблуками глухо стукает. Где ее кавалер?

Хробаков сунул руки в брюки. Нащупал. В кармане, шестизарядный револьвер. Одна сторона, что к телу ближе — теплая. Другая холодная. Жесткий, маленький. Оружие.

Дамочка прошла мимо. Голову ее пирожком украшала дорогая прическа. Вчера специально сделала. А кавалер не пришел. Разочарование, обида. Сделайте мне одолжение, не звоните мне больше. Да. Так она скажет.

Хробаков повернулся и смотрел на ее плащ, ее сапоги. Козьи ножки, идут по дорожке. Тук-тук-тук. Ладонь вспотела, разжалась, отпустил револьвер. Вынул руку — прохладно. Зубы-то, зубы расцепил.

Вглядывался Хробаков в непрошибаемый туман. Он все сгущался. На пять метров уже ни зги. Хробакову показалось, что он один в мире. Он и туман, больше ничего. Сузившийся пятачок жизни.

Подошла она, в сером, такого цвета как фонарный столб. Владелица тихого голоса в телефоне. Хробаков видел ее впервые.

— Вы Дарья?

— Да, — именно тот голос.

— Сколько будет два плюс два? — спросил Хробаков.

— Пять, — с удивлением.

Тоже. Хробаков развернулся и побежал, держась прямо, нелепо вбивая каблуки в асфальт.

20

Николай Бохов сидит в туалете. Здесь тихо. Ему никто не мешает. Он листает каталог с товарами. Выбирает подарки на Новый год. Для всей семьи. Иногда хмурится:

— Это дороговато.

Другое отмечает карандашом:

— А вот это подойдет.

И представляет себе, как будет радоваться подарку человек. Потом наступает второй этап. Николай просматривает отмеченное и выписывает на листок бумаги. Сразу проставляет и цены. Главное — сохранить все в тайне.

Еще не продаются свежо пахнущие елки да сосны на елочных базарах, еще даже снег толком не выпал, а у Боховых уже праздничное настроение. Да что там, у соседей их тоже душа радуется, предвкушает грядущие события.

У Николая глаза горят веселым огоньком. Подмигивает домашним:

— Ну, повеселимся на Новый год!

— Гого! — смеется Андрюша. Он совсем у них прописался.

А мастерица Маша берет на себя украшение дома. Она вырезает из бумаги всякие узоры, чтобы наклеивать их на окна. И запасается серпантином.

— Так что, — спрашивает у отца, — Еще несколько пачек прикупить?

Тот раздумывает, чешет подбородок.

— Да, — отвечает, — Пожалуй, еще штук десять.

И спохватившись, осведомляется:

— А бенгальских огней? Огней-то?

— Все в порядке, — обстоятельным голосом успокаивает его дочь, — По двадцать штук на брата.

— Позажигаем! — восхищается Андрюша.

Петя и Федя бегают по городу и скупают петарды. Хранительница домашнего очага, Кира, составляет загадочный список продуктов. Глаза ее приобретают маслянистый блеск. Читает кулинарные книжки, одев по этому случаю другие очки.

Николай начинает вести телефонные переговоры насчет елки. Просто пойти и купить елку он не может. Ему нужно поехать в лесничество и срубить елку самому. Как-никак, топор в руках держать умеет. Знакомый его знакомого, некто Горшин, может устроить поездку в лесничество. Но душу Николая бередит тяжелое предчувствие, что в последний момент дело сорвется и они останутся без елки.

— Нужно предусмотреть запасной вариант, — говорит родным Николай, и в голосе его сквозит боль, отчаяние — он как бы загодя переживает трагедию, — А то будем мы без елки…

И качает головой.

— Да уж, — соглашается Андрюша, и вдруг спохватывается, осененный мыслью:

— А если мы!

— Погоди, — осаждает его Николай, — Не будем торопиться. Голова на плечах есть, остальное приложится.

А Кира уже обновила запасы муки, изюма и панировочных сухарей. Старик Бохов почти не выходит из кабинета. Он сочиняет закон неведомой доселе важности. Лишь изредка Пантелей Андреевич забирается в свой диван и путешествует на квартиру Кадетовой.

Там он подолгу беседует с Волшебниковым. Сергей Иванович оброс и осунулся. Лицо его, и без того длинное, мертвым овалом глядит в обрамлении нисходящих до плеч волос и козлиной бороды. Из слов он помнит только несколько — фуфайка, пассатижи, имя Вацлав. Когда-то слышал по телевизору.

19

— Ну, пожелаем нашим мужчинам удачи! — сказала Кира. Они уже стояли в коридоре — Николай, Андрюша и Петя. Тепло одетые, в вязаных шапках-масках с прорезями для глаз и рта. Николай счел нужным проверить:

— Рукавицы?

Показали руки — есть.

— Пила, топор и веревка.

— У меня! — Петя снял с плеча объемистый, выгоревший от солнца туристический рюкзак.

— Водка на случай, если нас занесет снегом!

— Имею, — отозвался Андрей.

— Тогда пошли.

Была полночь накануне Нового года. В притихшем от снега дворе их ждала машина. Белые «Жигули». Двойной след от колес тянулся к повороту, выезду из переулка. С помутневшего неба валили хлопья. Под обувью крошился к ночи примороженный, присыпанный свежим, снег. Николай сказал:

— А погодка-то, погодка-то сказочная!

— Да, да, — подтвердил Андрюша.

Только одно окно светилось с этой стороны дома. За стеклом, приникая лбами к нему, стояли Кира и Маша. Замахали ручками, что-то говорили. Николай изобразил жестами елку и показал, будто рубит топором.