Раквереский роман. Уход профессора Мартенса(Романы)
Шрифт:
Себе самому я казался вполне хорошим домашним учителем. Во всяком случае, по сравнению с теми обычными учителями, встречавшимися на мызах в тогдашней Эстляндии. Это признавала и госпожа Гертруда. Разумеется, мне самому она этого не говорила. Хотя иногда обращенные ко мне слова косвенно на это указывали. Но слова, сказанные третьим лицам, от четвертых доходили и до меня. Так что я знал: тем, как я исполнял мои обязанности гувернера, госпожа была довольна. И с выполнением тех маленьких поручений, которые она мне одно время (а потом иногда и позже) давала и которые, скорее, входили в обязанности секретаря, я, к ее удовлетворению, справлялся. Однако с крупным побочным поручением — выяснить, какова роль графа Сиверса во враждебности к ней со стороны
После утреннего кофе, которое мы пили на террасе со стороны парка, — это было одним июльским утром шестьдесят девятого года, — госпожа позвала меня к себе в кабинет.
— Беренд, мне надоели эти дурацкие письма. Прочтите их. Поезжайте в Тарту и сами выясните, что это за околесица.
Я просмотрел три коротеньких письма, которые она мне подала. И попросил разрешения задать вопросы. Вот что я прочел и узнал со слов моей госпожи.
В Тартумаа, на Сааремыйза, несколько месяцев назад был задержан и передан Тартускому приказу крестьянин по имени Пеэп. Последний утверждал, что на самом деле он родом из деревни Тырма и принадлежит Раквереской мызе и что в прошлом году, когда сеяли рожь, он убил на раквереской пашне раквереского бурмистра Ханса Мустметса.
Однако госпожа Гертруда ничего не знала ни о Пеэпе, ни о бурмистре по имени Ханс Мустметс и еще того меньше — об этом убийстве. Действительно, никто в Раквере — включая и меня — ни о чем подобном не слышал. Раквереский бурмистр Тагавяльяский Прийт, жилистый, с пронзительным голосом, с потным небритым лицом, загорелый и выцветший черт, три года служил в этой должности и, к удовольствию госпожи и негодованию крестьян, находился в полном здравии. И до него не Ханс Мустметс, а другой человек размахивал бурмистрской палкой на раквереских полях, и звали его совсем иначе. А теперь от госпожи Гертруды требовали возмещения расходов за поимку и содержание под стражей этого раквереского беглого Пеэпа, а также доставки убийцы в распоряжение эстляндских властей, чтобы отдать его под суд. И мне надлежало ехать в Тарту в качестве представителя госпожи Тизенхаузен и там разъяснить, что ни у моей госпожи, ни у Раквереской мызы нет ничего общего с каким-то Пеэпом и бог его знает откуда выплывшим убийством. Поэтому пусть ищут того, кто должен оплатить расходы за Пеэпа и отдать его под суд где угодно, но только не в Раквере. Иными словами, мне надлежало отправиться в Тарту, чтобы выполнить ее распоряжение. Ошибка здесь была настолько очевидна, что само дело не представляло для меня большого интереса. Просто те, кто задерживал, допрашивал или писал, перепутали имена, людей и место.
Я был уже в пути, уже проскакал на верховой лошади, взятой из конюшни на мызе, день и половину следующего, в жару, в чудовищной пыли доехал по старой казенной дороге шведского времени до новой казенной дороги Петербург — Тарту, когда вдруг подумал: Сааремыйза, где задержали этого таинственного Пеэпа и откуда его доставили в Тарту, находится где-то здесь, на несколько верст восточнее. Может быть, для меня что-то прояснится, если я прежде побываю на Сааремыйза и послушаю то, что удастся услышать?
Я не стал сворачивать в неожиданно великолепный, похожий на дворец господский дом. Между парком с зелеными прудами и какими-то огромными каменными хлевами я отыскал приземистый дом управляющего и в его рабочей комнате дождался, пока пришел он сам. Для управляющего мызой этот человек умел хорошо выражать свои мысли.
Да. Пеэп был здесь конюхом. Примерно год. Спокойный, тихий человек. О том, что совершил убийство, он вдруг заговорил сам. Подробно. Так что просто ничего не оставалось другого, как взять его под стражу. И в том, что он раквереский, сомнения быть не могло.
Я спросил, как же его взяли на работу, если, согласно патенту ливонского генерал-губернатора от шестьдесят пятого года, за принятие на работу беглого с чужой мызы положено
платить в день целых полрубля штрафа?! Так что за год работы это составило бы стоимость неплохого дома на окраине?!Сааремыйзаский управляющий спокойно ответил:
— Ну, если вам хорошо известны патенты, то вы должны бы знать, что так уж точно их никто не придерживается. Это во-первых. А во-вторых, в отношении Пеэпа нам не нужно было бояться патента. — Он протянул руку и вынул из черного стенного шкафчика позади себя бумагу и положил ее передо мной, — Смотрите, это я оставил себе, когда его увозили. Чтобы оградить себя от подобных исков.
Это была вольная, выданная крестьянину Соосэрваскому Пеэпу из деревни Тырма Раквереской мызы. В ней сообщалось, что податель ее полностью освобожден от всякой зависимости от мызы и выдана она упомянутому Пеэпу наследственным и неограниченным владельцем Раквереской мызы двадцать первого февраля одна тысяча семьсот сорок девятого года. Подпись: Якоб Иоханн фон Тизенхаузен. И светло-красная тизенхаузеновская гербовая печать с быком.
Четыре с половиной года назад я возвращался из Германии сушей и проделал этот путь частью в почтовой карете, частью пешком, частью купеческими обозами и несколько дней провел в городе Тарту. Но тогда это было снежное, зимне-весеннее время, и летний Тарту я видел теперь впервые. По сравнению с Раквере это, конечно, настоящий город. Но по сравнению с Таллином или немецкими городами, если не с Йеной, то с Берлином или Лейпцигом, он был все-таки довольно жалок. Следы разрушений шестидесятилетней давности и шесть лет назад бушевавших пожаров сейчас, среди летней зелени, были менее заметны, чем они сохранились в моем черно-белом воспоминании, однако между немногими новыми или отстроенными каменными зданиями и между многочисленными широко разбросанными деревянными домами сорная трава на старых каменных основаниях все еще продолжала расти, а сквозь молодые деревья куски разбитой городской стены ощеривали красноватые, потемневшие, притупившиеся зубы.
Я проехал через северный пригород, затем по большому деревянному мосту над широкой рекой и оказался на главной площади перед их новой и довольно неказистой ратушей. Старая ратуша в дальнем конце площади все еще лежала в развалинах. Новая же была надстроена из бревен над бывшей каменной важней и примыкавшими к ней каменными лавками, образуя второй этаж. Я предъявил бургомистру по судебным делам доверенность госпожи Тизенхаузен, получил от него записку в тюрьму и через десять минут был там.
В приказе или городской тюрьме, находившейся в старой башне рядом с разрушенными Русскими воротами, начальник, унтер-офицер в кое-как надетом мундире, по складам прочел записку и велел мне обождать. Четверть часа я прождал в маленькой каморке с мерзко замасленными, некогда побеленными известкой стенами и сводчатым потолком, где не было ничего, кроме двух грубых табуреток и крохотного окна с решеткой, упиравшегося в красную стену. Дежурный солдат ввел Пеэпа. Я сказал о своем желании говорить с арестантом с глазу на глаз. Солдат, немного помедлив, сказал:
— Сударь, только не пугайтесь. С ним может случиться, что его сведет судорога и он упадет на пол. — Солдат вышел.
Я велел Пеэпу сесть, и он сел на табурет в сажени от меня.
Высокий, тощий мужчина лет пятидесяти, в отрепьях, с серым, как глина, лицом и пепельными, до плеч, волосами, наверно в гнидах, упорно смотрел себе под ноги.
— Ты Соосэрваский Пеэп из деревни Тырма?
Он быстро взглянул на меня, наверно удивленный моим правильным местным языком. Затем снова опустил свой странно светлый взгляд. И кивнул.
— А почему ты находишься здесь?
Он мгновение помолчал.
— Господин ведь уже знает. За убийство.
— Значит, ты убил этого — как же его звали — Ханса Мустметса?
Пеэп кивнул.
— А где это произошло?
— На раквереском поле.
— И каким образом ты его убил?
— Камнем по голове.
— И он дал себя ударить?
— Он уронил палку. А когда стал ее подымать, я схватил камень.
— Должно быть, большой был камень?
— Пуда два…
— Откуда же взялся этот камень там на поле?