Раквереский роман. Уход профессора Мартенса(Романы)

Должен сказать: как это ни странно, но, именно следя за этими событиями, граф Сиверс снова обнаружил меня в своем доме. На протяжении двух лет он меня словно бы и не замечал. А теперь велел позвать к себе в кабинет.

На его письменном столе, свешиваясь с краев, лежала саженная, но не до конца нарисованная карта России. Граф пояснил:

— У меня имеются, конечно, различные карты империи. Но для моих глаз они слишком мелки. Возраст. А все мои очки и лупы годятся только для чтения, но не для карты. Если хочешь увидеть не только какую-нибудь одну дурацкую часть, а все целиком. Как сейчас.

Я подумал: ого, у господина графа замашки штабного генерала… А почему бы и нет, ведь в армии или в отставке, всерьез или понарошку — он же все-таки General еn chef…

Граф продолжал:

— И мне нужна обзорная карта с крупно написанными, легко читаемыми названиями. Наш геометр начал ее делать, тот Иваныч, который давал Карлу уроки, но у него что-то с животом случилось. Я его уволил. Чтобы он не занес в дом заразу. А вы сумеете нарисовать мне такую карту по моим мелким картам?

За двое суток на полу в библиотеке я нарисовал ему карту чернилами разных цветов. Граф велел повесить ее у себя в кабинете на стену и стал рассматривать, отступив на три шага. Он сказал:

— Ну-ка, объясните мне, что у нас здесь?

Я объяснил, что голубое пятно в верхнем углу справа Финский залив, черное пятнышко в конце залива — Петербург, а черная точка справа наверху — Тобольск. И что три голубых пятна внизу — это северные оконечности Черного, Каспийского и Аральского морей. Показал ему Москву, Волгу, Уральский хребет, города Яик и Оренбург.

— А это что за закорючка там вверху, левее Петербурга?

И я, честно говоря, несколько смутился. Геометр, начавший делать эту карту, так мало места оставил на ней к западу от Петербурга, что Таллин там уже не умещался. Но Раквере я, хоть и с трудом, на самом краю карты все же обозначил. Черный кружок по ту сторону Нарвы и, в сущности, уже за краем, я даже не могу сказать, зачем я это сделал: то ли в надежде, что граф его не заметит, то ли, наоборот, что он обратит на него внимание. И сказал насколько сумел непринужденно:

— Ах, это? Это Раквере… Я подумал, что…

— Что вы подумали?

— Что, поскольку это город вашей молодости…

Правой рукой он потер подбородок, и я не понял, скрыл он рукой гримасу или усмешку. Он сказал:

— Хорошо. Когда этот бунт здесь внизу справа уляжется — я надеюсь, скоро, — тогда посмотрим, что там наверху слева. А теперь нужно как-нибудь обозначить границы бунта.

Я об этом уже подумал. И заранее купил в галантерейной лавке несколько дюжин булавок со стеклянными головками, к одним прикрепил желтые бумажные флажки императрицы, а к другим — черные Разбойника. Я принес их с собой в коробке из-под сигар.

— Очень хорошо, — сказал граф и вдруг негромко рассмеялся: — По слухам, именно у полков Разбойника — желтые флаги. Но сделаем вид, что мы этого не знаем!

И он велел мне обозначить дислокации правительственных войск и бунтовщиков: первые — желтыми, вторые — черными флажками. У него имелись на этот счет сведения, разумеется десяти- или двенадцатидневной давности, записанные на обрывках бумаги, и он читал их через лупу. На Южный Урал и половину Оренбургской губернии у меня ушло множество черных флажков, но в самый город Оренбург, в кольцо из черных флажков, где оставался в осаде губернатор Рейнсдорф, я воткнул желтый. И туда же, неподалеку, где стоял генерал-поручик Деколонг, его флажок, и на полтысячи верст севернее еще несколько желтых.

С того дня это стало моей ежедневной обязанностью на протяжении нескольких месяцев. С утра граф уезжал во дворец или в военную коллегию и к обеду привозил последние сведения. Государыня велела наконец опубликовать официальный манифест, сообщавший о существовании Разбойника и о бунте. Таким образом, разговоры на эту тему перестали быть распространением антиправительственных слухов. А я втыкал в карту империи все больше и больше черных флажков, черные все шире окружали немногочисленные желтые, вскоре они шли уже от Камышина до Уфы и Челябинска. И я с удивлением наблюдал: граф, который еще в Вайвара, а тем более за последние два года в Петербурге, казалось, ни к чему серьезно не относился и производил впечатление человека, смотревшего на все играючи и легко, теперь вдруг с напряженным интересом всматривался в грозное распространение черных флажков. Столь напряженным, что временами он выглядел просто усталым. Со мной он, разумеется, событий не комментировал, до этого он не снисходил. Но отдельные его высказывания мне доводилось слышать. На рождество из Новгорода к нам приехал господин Якоб. По распоряжению графа Карла я воткнул еще несколько черных флажков в Башкирию и отметил падение Самары. Господа разглядывали карту и курили свои длинные трубки. В последнее время и граф Карл стал курить. Господин Якоб сказал:

— Сейчас генерал-аншеф Бибиков уже в Казани. Он наведет там порядок.

— Будем надеяться, — сказал граф, но мне показалось, что он особенно не надеялся.

— Вообще должен сказать, я не понимаю, как такое стало возможным! — воскликнул Якоб, который, видимо, забыл о моем присутствии. — Это же просто безумие, что происходит! Дворянство убивают! Поместья грабят! Я десять лет губернаторствую. Я думал, что крестьяне любят меня, а выходит, что в душе они убийцы и разбойники, что крестьянин рождается убийцей и разбойником! — Якоб вдруг выпрямился и как-то оторопело произнес: — То есть я прошу прощения, господин граф, если я…

Граф Карл сощурил воспаленные глаза и хрипло рассмеялся:

— Якоб, ты жертва двойной иллюзии. Во-первых, они не любят тебя, если они ходят лизать тебе пятки. Во-вторых, там внизу, — он показал на юго-восточную часть карты, — они действуют, твердо веря, что быстро отберут обратно то, что было отнято у них за сто или двести лет. А без кровопролития они не умеют. Тут другое меня удивляет, что Пугачев осаждает Оренбург и теряет время. Вместо того чтобы идти на Казань, а оттуда — прямо на Москву.

— И слава богу, что он этого не сделал! — воскликнул господин Якоб.

Граф Карл минуту помолчал и неожиданно тихо сказал:

— Слава богу, конечно…

Господин Якоб уехал обратно в Новгород. Приближалась весна. Воспаление глаз у графа Карла по мере того, как дни становились светлее, все усиливалось, он прекратил свои утренние поездки во дворец, и самые свежие, но, разумеется, все-таки запоздалые сведения о ходе бунта ему доставлял курьер, и я читал их ему вслух. Я помню один послеобеденный час стылого апреля. Саперы порохом взрывали у Заячьего острова загромоздивший Неву лед, и при каждом ударе в кабинете звенели стекла, а я подумал: будто пушечная канонада Разбойника уже достигла нас…

— Ну читайте, что здесь сообщается!

Граф подал мне полученные сегодня бумаги, и я, присев на краешек стула, прочел:

— «Генерал-аншеф Бибиков тяжело заболел. Перед тем он за беспомощность сместил генерал-майора Ларионова и вместо него назначил подполковника Ивана Ивановича Михельсона…»

— Кого?! — вскрикнул граф и от удивления вытаращил глаза с красными веками.

Я повторил:

— Подполковника Ивана Ивановича Михельсона.

— Вот это да! — удивился граф (в то время я еще не знал — чему). — Ну, а дальше?

— Дальше здесь написано: подполковник Михельсон сразу же пошел со своим корпусом освобождать город Уфу. После чего Разбойник снял осаду Оренбурга, длившуюся шесть месяцев. Четвертого апреля подполковник Михельсон освободил Уфу и одержал под Чесноковкой блестящую победу над войсками Разбойника.

Граф встал. Сузив воспаленные глаза, смешно, сладко-горько морща рот, он ходил туда и обратно перед картой. Мне хотелось спросить, что его удивило, но из приличия я молчал. Он остановился и сам спросил меня: