Ранчо

– А вы хорошая наездница!

Таня не сразу поверила своим ушам. Неужели ковбой к ней обратился? Он исподтишка взглянул на нее и поспешно отвел взгляд. Можно подумать, она источает какое-то ослепительное сияние, что, видимо, и являлось причиной его неразговорчивости. Но где уж ей догадаться!

– Спасибо. Вообще-то я не люблю лошадей. – А также людей, которые с ней не разговаривают, а главное – его самого.

– Я читал вашу анкету, мэм. Почему не любите? Приходилось падать?

Она заподозрила, что такой длинной тирады он не произносил уже с год. Что ж, когда-то надо начинать тренироваться. Ей попался любитель тишины. Или Хартли прав и бедняга просто робеет, побаиваясь городских? Раз так, ему надо бы податься в сапожники, а не сопровождать гостей пансионата-ранчо.

– Нет, Бог миловал. Просто лошади, по-моему, глупы. В детстве я много ездила, но не любила это занятие.

– А я вырос в седле, – пробубнил он. – Только и делал, что ловил арканом бычков. Мой отец работал на ранчо, я ему помогал.

Он умолчал, что отец погиб, когда ему было всего десять лет, и ему пришлось содержать четырех сестер, пока все они не повыходили замуж. У него осталась мать, а еще есть сын в Монтане, которого Гордон время от времени навещает. Что бы о нем ни думала Таня, Гордон Уошбоу – человек славный и далеко не глупый.

– Люди, приезжающие сюда, по большей части утверждают, что умеют ездить верхом, и сами в это верят. На самом деле они просто опасны. Ничего не соображают! Уже к исходу первого дня валятся с седла. Вы – другое дело, мэм. – Она заслуживала и более восторженной похвалы. Он робко взглянул на нее. – Никогда еще не сопровождал таких знаменитостей, оттого и теряюсь.

Его откровенность произвела на нее впечатление. Она вспомнила, как за обедом жаловалась на него подругам, и пристыдила себя.

– Чего же тут теряться?

Ей стало забавно. Редко приходится смотреть на себя чужими глазами. Таня до сих пор не понимала, чем приводит людей в восхищение, и тем более не могла взять в толк, что кто-то испытывает в ее присутствии страх.

– Вдруг ляпну не то? А вы рассердитесь.

Она рассмеялась. Они выехали на опушку. Солнце озаряло вершины, вдали трусил койот.

– Я действительно на вас рассердилась, но совсем по другой причине: ведь вы отказывались со мной разговаривать!

Он опасливо покосился на нее, еще не зная, как вести себя в ее присутствии: быть настороже или наслаждаться ее обществом. Искренняя ли она, можно ли ей доверять?

– Я уже решила, что вы меня возненавидели.

– За что мне вас ненавидеть? Все ранчо спит и видит, как бы с вами познакомиться. Все накупили ваши компакты и мечтают об автографах, один даже раздобыл видеозапись с вашим участием. Нас предупредили, чтобы мы к вам не приставали, не задавали вопросов, вообще не досаждали. Вот я и решил; что лучше вообще к вам не обращаться. Не люблю надоедать. Другие выставляют себя болванами. Я просил, чтобы к вам приставили вместо меня кого-нибудь еще. Какой из меня собеседник?

Ее тронула его открытость, и она уже забыла свое прежнее мнение о нем и испытывала к нему симпатию. К тому же для ковбоя он поразительно чист и изъясняется понятно и учтиво.

– Простите, если я вас обидел.

Она уже приготовилась ответить, что нисколько не обижена, но запнулась: в действительности он ее задел, в том-то и загвоздка. Ее покоробило, что он не соизволит с ней разговаривать. Для Тани Томас это что-то новенькое.

– Я решил, что вы лучше отдохнете, если буду держать рот на замке.

– Нет, лучше время от времени издавайте какие-нибудь звуки, я должна знать, что вы еще дышите. – Она криво усмехнулась, он громко засмеялся.

– Вы такая известная, что вас того и гляди доконают приставаниями. Прямо с ума все посходили перед вашим приезд дом. Представляю, каково вам!

Гордон взял ее за живое.

Она грустно кивнула:

– Да уж...

Оказалось, нетрудно быть откровенной с простым ковбоем в окружении грандиозных горных вершин, среди диких цветов. Это походило на поиск истины, на тропинку к вечному блаженству. В этих местах есть нечто такое, что трогает ее сердце. Сперва она решила податься сюда, чтобы доставить удовольствие детям Тони, потом вышло так, что порадовала подруг, а главное – обрела то, чего ее душа лишилась давным-давно, – мир в душе.

– Все меня хватают, все от меня чего-то требуют, что-то у меня отбирают. Они чего-то лишают меня, сами того не зная. Это что-то – моя душа. Иногда мне кажется, что это в конце концов меня убьет.

Кошмар убийства Джона Леннона поклонником-фанатиком терзал всех знаменитых людей, за которыми следовали, как за Таней, обезумевшие толпы. Но этим кошмары не исчерпывались: были и другие не менее страшные, хотя менее конкретные, чем дуло пистолета, изрыгающее смертельный заряд.

– Я вырвалась сюда из сумасшедшей жизни, – задумчиво заключила она. – Сначала все было терпимо, но потом... Вряд ли теперь что-то изменится.

– А вы купите здесь домик, – предложил он, глядя на горы. – Сюда приезжает много таких людей, как вы. Они бегут сюда, прячутся, приходят в себя. Сюда, в Монтану, в Колорадо – цель одна. Или обратно в Техас.

Он улыбнулся, она покачала головой.

– Из этого я уже выросла, – призналась Таня.

Он засмеялся свежим, легким смехом. Смех так ему шел, что она не удержалась от улыбки.

– Я тоже давно вырос из Техаса. Жара, пыль, пустота... Потому и приехал сюда. Здесь мне больше нравится.

Она огляделась и согласно кивнула. Ей очень легко понять, почему ему здесь нравится, – здесь просто не может не понравиться.

– Вы живете тут круглый год? – Сейчас ей уже странно было бы подумать, что все утро они проиграли в молчанку. Возможно, они никогда больше не увидятся, нов данный момент они стали людьми, способными друг друга услышать. Он знал что-то о ней, она – о нем. Она подумала, не написать ли об этом песню. Название уже есть: «Безмолвный ковбой».

– Да, мэм.

– Ну и как? – Она уже обдумывала будущую песню.

– Холодно.– Он улыбнулся и опять бросил на нее взгляд исподтишка. Она пугала его своей красотой, гораздо проще не замечать ее. – Иногда здесь выпадает до двадцати футов снега. В октябре мы отгоняем коней на юг. Тут не проехать без снегового плуга.

– Холодно и, должно быть, одиноко, – задумчиво проговорила она, представляя себе эту картину. Как же это далеко от Бель-Эр, студий звукозаписи, кинозалов, концертов! Двадцать футов снега! Одинокий человек, снеговой плуг...

– Мне нравится, – возразил он. – Я всегда при деле: читаю, размышляю. Немножко пишу... – Он смущенно улыбнулся, косясь на нее. – Слушаю музыку.