Раненый

Потому что знанием этим обладает только Грейнджер.

Щемящее чувство, которое вызывает неизвестность, перекрывает нежелание вновь зависеть от Грейнджер, когда за окном начинается гроза. Дождь сначала накрапывает медленно, но вдалеке раздаются вполне отчётливые раскаты грома, и когда молния прорезает небо, высвечивая лицо Грейнджер, Драко подаётся вперёд.

— Почему я здесь?

Грейнджер слепо отшатывается от него, потом хмурится, пытаясь постичь суть вопроса. Она задумывается и молчит так долго, что Драко уже отчаивается услышать ответ.

— Ты ранен, — в конце концов просто произносит она.

— Как? — сипло выдаёт Драко. — Как я был ранен?

Она замолкает, молния снова делит небо пополам, дождь стучит по крыше.

Грейнджер отводит взгляд, потом подозрительно смотрит на Драко, затем шепчет что-то неразборчивое и…

— Так ты действительно ничего не помнишь, — поражённо произносит она и неверяще качает головой. Её руки замирают над его ранами. — Подожди, но этого просто не может быть! Что последнее ты вообще… — она перебивает сама себя. Драко впервые за долгое время видит её настолько взволнованной. — Ты помнишь Выручай-комнату? Гарри? Диадему?

— Что ты… Какую диадему? — бормочет Драко.

И тут — вспышка!

Воспоминание на какую-то долю секунды проступает из глубин сознания:

— У тебя в руках моя палочка, Поттер!

— Уже не твоя.

А потом… голос, который произносит заклинания Адского пламени, отчаянные стенания Поттера в попытках затушить огонь и последний крик Крэбба.

Драко поднимает взгляд на Грейнджер.

— Он мёртв, — шепчет Драко и ощущает, как Грейнджер вздрагивает. Он видит, как она едва заметно кивает. — А Гойл? Что с Гойлом?

— Гойл в порядке, — она на мгновение хмурится. — Был в порядке, когда Гарри спас его.

— Значит, Поттер всё-таки жив? Тогда почему же мы прячемся?

Он понимает, что спросил что-то не то, когда её руки возвращаются к работе. Он кожей чувствует лёгкие прикосновения, но всё также не сводит глаз с её лица, хотя сама Грейнджер уже отвела взгляд.

— Никто ничего не слышал о нём уже три месяца, — отрывисто сообщает она и недовольно поджимает губы. — Гарри в бегах.

— И почему же они с Уизли не взяли тебя с собой?

Она вскидывает голову и смотрит на него долгим, пронзительным взглядом. Драко чувствует, как едва заметная дрожь возникает где-то под лопатками, постепенно нарастая, но Грейнджер моргает, и её ответ заставляет его тело оцепенеть.

— Рон погиб.

Она вновь склоняется к его ранам, погружаясь в работу, а Драко ощущает невидимую ладонь, стиснувшую его горло. Он понимает, что их разговору не суждено продолжиться: он слишком слаб, чтобы задать следующий вопрос, а сама Грейнджер не станет ему ничего объяснять, но какая-то надежда всё же теплится внутри, пока под стук дождя и раскаты грома Грейнджер обвязывает его руку и аккуратно закрепляет бинт.

Резко открывшаяся дверь и обеспокоенное лицо Ханны разбивают надежду на мелкие осколки.

— Гермиона, у Пенелопы обострение, — торопливо проговаривает она. — Срочно нужна твоя помощь.

В отличие от Эббот, Грейнджер спокойна: её движения размеренны и неторопливы. Она кивает, аккуратно заканчивает с Драко и выходит вслед за Ханной. Дверь за ними закрывается — и Драко вновь остаётся наедине со своими вопросами и домыслами.

========== Часть 2 ==========

Драко думает, что там, за окном, должно быть лето.

Впрочем, он не уверен, сколько был без сознания и сколько времени прошло с тех пор, как он очнулся. Грейнджер упомянула, что Поттера нет уже три месяца, но исчезнуть он мог и после злосчастного второго мая. Однако Драко не может знать это наверняка, а в тиши и приглушённом мраке комнаты он способен заниматься не таким уж широким кругом дел, поэтому предаётся своеобразным «сезонным» воспоминаниям.

Он вспоминает свой первый полёт на метле — само собой, тот был летом, в тихий, безветренный день. Ближе к вечеру, когда солнце уже не слепило и мать могла не переживать, что её чадо не совладает с управлением из-за солнечного блика.

Он вспоминает каникулы. В лесах, где отец тренировал его, и у моря, куда его упорно вывозила мать.

Вспоминает детские проделки, шалости, лёгкие издевательства над домовиками. Или лёгкими они казались тогда?

Драко осознаёт, что его память — как и у любого другого — обладает удивительным свойством. Мысли о хорошем радостно и свободно вращаются в голове, тогда как плохие воспоминания тщательно сокрыты. Он думает: может, весь этот день — грёбаное второе мая — был настолько ужасающим и отвратительным, что его сознание старательно выместило любую кроху, связанную с событиями, затронувшими Драко в тот день?

Подобные раздумья причиняют Драко особую смесь удовольствия и боли. Он с каким-то странным, едва зародившимся чувством презрения к себе размышляет о том, что легче пытать собственный мозг, чем задать прямой вопрос Грейнджер.

В то время как она совершенно не смущается лезть в его жизнь.

— Ты можешь полностью согнуть колени? — звучит её вопрос. А он думает, что хочет согнуть её. Пополам — чтобы надломить. Сломать.

— А пошевелить плечами? — раздаётся в следующий раз. Он пожимает ими с равнодушным видом, чтобы она видела, как сильно она неважна ему. Как безразличен он к её присутствию. Её жестам. Её словам. Её вниманию.

— Как твои лёгкие? — спрашивает она. Он раздумывает о том, что она имеет в виду. «Можешь ли ты спокойно дышать?» или «Каково это — втягивать воздух, пока вокруг гибнут люди?». И закашливается — не специально.

А она не реагирует. Не жалеет его. Не трясётся над ним, как Эббот, и даже не поджимает брезгливо губы в духе Турпин. Он думает, что Лайза ненавидит его, Ханна сочувствует, а вот Грейнджер… презирает? Питает отвращение? Терпит?

У него нет ответа.

У неё всегда одинаково сосредоточенное выражение лица и одинаково чёткие движения. Она не спешит и вместе с тем никогда не задерживается в его комнате дольше необходимого. Она спокойно смотрит на него. Разговаривает с тем вызовом в голосе, который всегда был ей присущ. И действительно старается вылечить.

Пожалуй, последнее бесит Драко больше всего.

С какой стати ей делать ему что-либо хорошее — в то время, как он сам уничтожил бы её при малейшей возможности.

Пылкая ярость, порождённая фантазиями о том, как именно Драко бы стёр Грейнджер с лица земли, даёт ему силу и смелость, чтобы наконец задать вопросы. С той грозы, по его несколько неточным расчётам, прошло около десяти дней.

***

Теперь он умеет сидеть — будто полугодовалый ребёнок. Сам, почти без труда опускает ноги с кровати и садится на край. Всегда в сторону окна, тумбочка — за спиной, палочка — вне поля зрения.