Ранние стихотворения, незавершенное, отрывки, наброски

1821

* * *

В беспечных радостях, в живом очарованье, О дни весны моей, вы скоро утекли. Теките медленней в моем воспоминанье

* * *

Вдали тех пропастей глубоких, Где в муках вечных и жестоких Где слез во мраке льются реки, Откуда изгнаны навеки Надежда, мир, любовь и сон, Где море адское клокочет, Где, грешника внимая стон, Ужасный сатана хохочет

* * *

Все так же ль осеняют своды Сей храм парнасских трех цариц? Все те же ль клики юных жриц? Все те же ль вьются хороводы?.. Ужель умолк волшебный глас Семеновой, сей чудной музы? Ужель, навек оставя нас, Она расторгла с Фебом узы, И славы русской луч угас? Не верю! вновь она восстанет! Ей вновь готова дань сердец, Пред нами долго не увянет Ее торжественный венец, И для нее любовник славы, Наперсник важных аонид, Младой Катенин[176] воскресит Эсхила гений величавый И ей порфиру возвратит.

ВЯЗЕМСКОМУ

Язвительный поэт, остряк замысловатый, И блеском колких слов, и шутками богатый, Счастливый Вяземский, завидую тебе. Ты право получил благодаря судьбе Смеяться весело над злобою ревнивой, Невежество разить анафемой игривой.

ДЕНИСУ ДАВЫДОВУ

Певец-гусар, ты пел биваки, Раздолье ухарских пиров И грозную потеху драки, И завитки своих усов. С веселых струн во дни покоя Походную сдувая пыль, Ты славил, лиру перестроя, Любовь и мирную бутыль. Я слушаю тебя и сердцем молодею, Мне сладок жар твоих речей, Печальный, снова пламенею Воспоминаньем прежних дней. Я все люблю язык страстей, Его пленительные звуки Приятны мне, как глас друзей Во дни печальные разлуки.

* * *

Если с нежной красотой Вы чувствительны душою, Если горести чужой Вам ужасно быть виною, Если тяжко помнить вам Жертву тайного страданья — Не оставлю сим листам Моего воспоминанья.

ИЗ БАЙРОНА

Нет ветра – синяя волна На прах Афин катится; Высокая могила зрится.

К МОЕЙ ЧЕРНИЛЬНИЦЕ

Подруга думы праздной, Чернильница моя; Мой век разнообразный Тобой украсил я. Как часто друг веселья С тобою забывал Условный час похмелья И праздничный бокал; Под сенью хаты скромной, В часы печали томной, Была ты предо мной С лампадой и мечтой. В минуты вдохновенья К тебе я прибегал И музу призывал На пир воображенья. Прозрачный, легкий дым Носился над тобою, И с трепетом живым В нем быстрой чередою …. Сокровища мои На дне твоем таятся. Тебя я посвятил Занятиям досуга И с ленью примирил: Она твоя подруга.

МОЛДАВСКАЯ ПЕСНЯ

Нас было два брата – мы вместе росли — И жалкую младость в нужде провели… Но алчная страсть овладела душой, И вместе мы вышли на первый разбой. Курган серебрился при ясной луне, Купец оробелый скакал на коне, Его мы настигли, И первою кровью умыли кинжал. Мы к убийству привыкли потом И стали селеньям ужасны кругом.

* * *

Наперсница моих сердечных дум, О ты, чей глас приятный и небрежный Смирял порой страстей порыв мятежный И веселил порой унылый ум, О верная, задумчивая лира

* * *

Недавно бедный музульман В Юрзуфе жил с детьми, с женою; Душевно почитал священный Алькоран И счастлив был своей судьбою; Мехмет (так звался он) прилежно целый день Ходил за ульями, за стадом И за домашним виноградом, Не зная, что такое лень; Жену свою любил – Фатима это знала, И каждый год ему детей она рожала — По-нашему, друзья, хоть это и смешно, Но у татар уж так заведено. — Фатима раз (она в то время Несла трехмесячное бремя, — А каждый ведает, что в эти времена И даже самая степенная жена Имеет прихоти то эти, то другие, И боже упаси, какие!) — Фатима говорит умильно муженьку: «Мой друг, мне хочется ужасно каймаку. Теряю память я, рассудок, Во мне так и горит желудок; Я не спала всю ночь – и посмотри, душа, Сегодня, верно, я совсем нехороша. Всего мне должно опасаться: Не смею даже почесаться, Чтоб крошку не родить с сметаной на носу, — Такой я муки не снесу. Любезный, миленькой, красавец, мой дружочек, Достань мне каймаку хоть крохотный кусочек». Мехмет разнежился, собрался, завязал В кушак тарелку жестяную; Детей благословил, жену поцеловал И мигом в ближнюю долину побежал, Чтобы порадовать больную. Не шел он, а летел – зато в обратный путь Пустился по горам, едва, едва шагая; И скоро стал искать, совсем изнемогая, Местечка, где бы отдохнуть. По счастью, на конце долины Увидел он ручей, Добрел до берегов и лег в тени ветвей. Журчанье вод, дерев вершины, Душистая трава, прохладный бережок, И тень, и легкий ветерок — Все нежило, все говорило: «Люби иль почивай!» – Люби! таких затей Мехмету в ум не приходило, Хоть он и мог. – Но спать! вот это мило, Благоразумней и верней. Зато Мехмет, как царь, уснул в долине; Положим, что царям приятно спать дано Под балдахином на перине, Хоть это, впрочем, мудрено.

* * *

О вы, которые любили Парнаса тайные цветы И своевольные мечты Вниманьем слабым наградили, Спасите труд небрежный мой Под сенью покрова — От рук невежества слепого, От взоров зависти косой. Картины, думы и рассказы Для вас я вновь перемешал, Смешное с важным сочетал И бешеной любви проказы В архивах ада отыскал…

* * *

Примите новую тетрадь, Вы, юноши, и вы, девицы, — Не веселее ль вам читать Игривой музы небылицы, Чем пиндарических похвал Высокопарные страницы — Иль усыпительный журнал, Который был когда-то в моде, А нынче так тяжел и груб, Который вопреки природе Быть хочет зол, и только глуп.

* * *

Раззевавшись от обедни, К Катакази[177] еду в дом. Что за греческие бредни,[178] Что за греческой содом! Подогнув под ‹жопу› ноги, За вареньем, средь прохлад, Как египетские боги, Дамы преют и молчат. «Признаюсь пред всей Европой, — Хромоногая кричит, — Маврогений[179] толсто‹жопый› Душу, сердце мне томит. Муж! вотще карманы грузно Ты набил в семье моей. И вотще ты пятишь гузно, Маврогений мне милей». Здравствуй, круглая соседка! Ты бранчива, ты скупа, Ты неловкая кокетка, Ты плешива, ты глупа. Говорить с тобой нет мочи — Все прощаю! бог с тобой; Ты с утра до темной ночи Рада в банк играть со мной. Вот еврейка[180] с Тадарашкой.[181] Пламя пышет в подлеце, Лапу держит под рубашкой, Рыло на ее лице. Весь от ужаса хладею: Ах, еврейка, бог убьет! Если верить Моисею, Скотоложница умрет! Ты наказана сегодня, И тебя пронзил Амур, О, чувствительная сводня, О, краса молдавских дур. Смотришь: каждая девица Пред тобою с молодцом, Ты ж одна, моя вдовица, С указательным перстом. Ты умна, велеречива, Кишиневская Жанлис,[182] Ты бела, жирна, шутлива, Пучеокая Тарсис.[182] Не хочу судить я строго, Но к тебе не льнет душа — Так послушай, ради бога, Будь глупа, да хороша.

* * *

Теснится средь толпы еврей сребролюбивый, Под буркою казак, Кавказа властелин, Болтливый грек и турок молчаливый, И важный перс, и хитрый армянин —

* * *

Эллеферия[183], пред тобой Затмились прелести другие, Горю тобой, я вечно твой, Я твой навек, Эллеферия! Ее пугает света шум, Придворный блеск ей неприятен; Люблю в ней пылкий, правый ум. И сердцу глас ее понятен. На юге, в мирной темноте Живи со мной, Эллеферия, Твоей … красоте Вредна холодная Россия.

ЭПИГРАММА

(НА А. А. ДАВЫДОВУ)

Оставя честь судьбе на произвол, Давыдова, живая жертва фурий, От малых лет любила чуждый пол‹,› И вдруг беда! казнит ее Меркурий, Раскаяться приходит ей пора, Она лежит, глаз пухнет понемногу, Вдруг лопнул он: что ж дама? – «Слава богу! Все к лучшему: вот новая ‹дыра›!»

* * *

Я не люблю твоей Корины, Скучны любезности картины. В ней только слезы да печаль И фразы госпожи де Сталь. Милее мне живая младость, Рассудок с сердцем пополам, Приятной лести жар и сладость, И смелость едких эпиграмм, Веселость шуток и рассказов, Воображенье, ум и вкус, И для того, мой Безобразов, К тебе