Раны любви

— Да, да, — прошептала Ольга, — и это было чудовищно. Так делают палачи.

— А теперь я люблю тебя, потому что чую твои страдания.

Ольга молчит.

— Скажи одно слово и я…

Ольга распахивает ротонду и, наклоняясь к Беженцеву и опять сияя своими глазами, говорит:

— Ну, теперь помолчи ты. Дай, я полюбуюсь твоими устами. Они слишком красиво говорят, чтобы не лгать. Слишком красивы они, чтобы не лгать. Помолчи!

И они молчали. Ольга склонилась к нему и, опустив руки на плечи, прижалась своей высокой, красивой грудью. И смотрела долго-долго.

И бегали тени. То приближаясь, то отдаляясь от светлых точек фонарей, автомобиль бежал, точно догоняя тени. Вот вспыхнул свет, и Ольга видит, как загоревшийся в темных глазах Беженцева огонь брызжет искрами страсти, сдерживаемой и вовремя захваченной волей. Тени скользят, темнеет лицо, и милые черты, смягченные мраком, становятся милее и нежнее.

А свет уже упал на синие глаза, и Беженцев, видя их близко пред собою, любуется милым, в розах румянца, лицом и алыми устами, ароматными и зовущими.

И так бежали тени и ласкали они то одно, то другое лицо молчавших людей.

И когда промелькнули Триумфальные ворота мгновенной, но слишком черной и густой тенью, Ольга, медленно-медленно приближая свои уста к его устам, прошептала:

— Теперь — бездна!

И как бешеные магниты целовали они друг друга, задыхаясь, с судорожно бьющимся сердцем, готовые кричать от счастья и неудовлетворенной, голодной страсти.

Ольга откинулась опять и снова забилась в угол.

А Беженцев протянул опять к ней руки и прошептал:

— Не мучь, скажи, скажи… Хоть каплю любви мне в сердце…

Молчит.

— Скажи…

— Слишком много красивых слов, а еще больше страданий. Не могу. Сейчас мы приедем.

Беженцев приподнялся, но в этой проклятой, узкой клетке, где и выпрямиться невозможно, нельзя было сделать ни одного резкого движения.

А Ольга радостным тоном шептала:

— Сейчас дома… дома… Какое счастье… счастье…

Автомобиль остановился.

Вышли. Тройки еще не было.

— Придется долго ждать, — иронически говорит шофер, выглядывая из своего необъятного мехового одеяния.

— Прокатимся еще немного, — тихо молит Беженцев.

Ольга кивает отрицательно головой.

— Пойдем к нему навстречу, — говорит она.

— Но неужели тебе он нужен теперь, теперь в этот момент?

— Больше чем нужен. Он меня спасет.

— От чего?

— От правды.

Автомобиль, сделав крутой и резкий оборот, точно кокетничая смелостью своих движений, быстро скрылся.

Они стояли молча, у подъезда.

— Тогда позволь мне зайти к тебе на одну секунду.

— Никогда.

— Но отчего?

— Опять тоже слово: не хочу правды… Не люблю правды… Ненавижу правду.

— Я был счастлив. Я думал, что подошел к твоей душе близко. Твой поцелуй…

— Тройка! Слава Богу! Петруша!

И звонкий голосок быстро полетел по тихим улицам навстречу тройке.

Звенели бубенцы. Грубо ухали сани, неуклюжие и нелепые после автомобиля. И дико кричал извозчик пьяным, сиплым голосом.

А Курченинов стоял на тройке во весь рост и издали кричал:

— Не обогнал! А ведь десять рублей на чай обещал.

Ольга побежала веселыми, как девочка, шажками к нему навстречу и обняла его.

— Я боялась. Я думала, не случилось ли чего с тобой.

Расцветая от этой неожиданной ласки, смеялся и шутил Курченинов и, не стесняясь, прижимал к себе Ольгу. А она хохотала беззаботно и серебряно-чисто.

В бешенстве, едва скрывая его, Беженцев утрированно почтительно снял шапку.

— Прощайте.

— Так ты завтра к нам обедать, Эдвард? — говорит Курченинов.

— Не знаю, — лениво ответил тот. — Может быть, вот на этой тройке прямо на вокзал и проеду.

— Очень просто, — громко сказал ямщик.

— Очень просто, — засмеялась Ольга и протянула с той же преувеличенной важностью руку Беженцеву.

Он задержал эту мягкую руку в своей и молниями пронеслись у него желание сжать эти нежные пальчики так, чтобы они захрустели, чтобы брызнула кровь и чтобы эта лживая красавица застонала бы от боли и на коленях попросила бы пощады.

Но мелькнули в глазах Ольги добрые огоньки, и Беженцев, целуя руку, слегка к ней прикоснувшись холодными губами, почтительно сказал:

— Надеюсь завтра откланяться. Вечером я еду непременно.

— Если будете еще раз в Москве, непременно заходите к нам, — говорит Ольга, стоя в полуоборот и нажимая кнопку звонка к швейцару. И так равнодушно и таким ледяным голосом говорит она, что Беженцеву хотелось расплакаться…

Дверь открыта. И плавно, и медленно скрывается за ней Ольга. Едва пожав руку Курченинову, Беженцев бросился к тройке и крикнул:

— Ну, сломя голову! Дави всех по пути!

Тройка помчалась, тяжелая и грузная. Лошади хрипели и вздрагивали под кнутом. Но не было все же впечатления быстрой езды, и со скрежетом Беженцев тосковал об автомобиле, который так идеально быстро мчал вперед и в котором она, Ольга, была так прекрасна и так близка. Неужели все это сон о прекрасной Аннабель Ли, сон, который никогда, как все сны, не повторится?

VI

Было уже пять часов утра. Взяв ванну, Беженцев бросился в кровать с твердым намерением немедленно заснуть. Позвал к себе свои обычные видения, которые успокаивали его — воспоминания детства. Такие чистые, нарядные. Много света в них и любви. Не такой, как теперь. И всегда эти воспоминания согревали его душу теплом и негой. И, отдаваясь им, как вечному сну своему, обыкновенно отдавался он крепкому реальному сну.

Но сейчас тревога в душе прогоняет все призраки, кроме одного.

Стоит Ольга и мучительно смотрит на него.

И говорит:

«Разгадай, и тогда я — твоя…»

Сказала она это, или нет?.. Нет, не сказала… Но что она говорила?

И красными вспышками зажигаются в его мозгу ее слова:

«Потому что люблю… Теперь — бездна… Он спасает меня от правды… Ненавижу правду…»

Мучительное уравнение. Все из неизвестных. И все-таки это — самая лучшая загадка жизни, которую Беженцев когда-либо встречал…

И беспомощно барахтаясь, как утопающий, в этих полусловах-полунамеках, Беженцев дождался позднего рассвета, не смыкая глаз.