Рапсодия в тумане

— Ты на меня уже не сердишься? Я больше не буду целовать без спроса.

— Я не конкретно на тебя разозлился, я… — Ниррай отстраняется, отходя на шаг. — Извини. Меня Аман вывел, я психанул, и вас под одну гребенку. Нельзя судить человека по родственникам. Ну или вампира.

Он улыбается неуверенно, а я от всей души. Он не сердится на меня!

— Он больше не будет тебя обижать. Ладно, я рад, что тебе понравился подарок, но тебе нужно отдыхать, ты уставший, а мне — сказку читать, я Приаму обещал. А сейчас мне можно тебя поцеловать? В щеку?

— Я не уставший, я плюс-минус обычный. И Аман меня не обижает… Он просто такой, — Ниррай вздыхает. — Иди, если хочешь. И да, можно.

Радостно подскакиваю и целую его в щеку.

— А можно не идти, если хочу?

— Я думал позвать тебя на чай. Или кофе. Или виски. Смотря что ты пьешь и пьешь ли.

— Чай, если можно.

Ниррай кивает и, разувшись, идет на кухню, я следую его примеру, а тут окно, здоровое такое во всю стену, и штор нет, а за ним город в цветных огоньках, свет которых приглушен туманом.

— Тут красиво, но я все равно люблю свой дом, наверное потому, что мы его сами купили, и он у нас первый. Ну, то есть тот, где мы жили после рождения, я вообще не помню, я и маму-то почти не помню.

— Я маму тоже не помню. Она умерла в двадцать пять, мне тогда было всего три года, — Ниррай включает чайник и достает заварник. Из пузатой фарфоровой банки-чайницы добыва ется ложка с горочкой чего-то явно элитного. Принюхиваюсь. О да, настоящий, листовой с маленькими цветочками и пряностями, даже на расстоянии пахнет очень приятно.

— А мне два. Аман про нее рассказывал, только так тихо, что я не все слова разбирал. Тогда нельзя было громко, нас бы еще и засмеяли. Ему и так всегда доставалось за то, что я плачу и мешаю остальным спать.

— Похоже, забота у него в крови, — Ниррай улыбается и, залив кипяток в заварник, ставит его на барную стойку, туда же две кружки и пирожные из холодильника. Мы садимся напротив, на высокие стулья-табуреты , и разливаем ароматный темно-янтарный нектар по кружкам.

— Он хороший. Так что мне повезло. Но давай поговорим о тебе. Чем ты занимаешься?

— Херней страдаю. А в свободное от нее время пью виски и рефлексирую. Я не особо интересная личность, на самом деле.

— Так это виски так противно пахнет? А я никогда не пил, даже не пробовал.

— Почему? — Ниррай так удивляется, словно я ему сообщил, что прибыл с другой планеты.

— Не хотелось, да и здоровье. К тому же мне нужно было учиться больше, чем брату, чтобы поступить с ним вместе.

— Мне необязательно было учиться, чтобы окончить с красным дипломом. Да и если бы забил на учебу, в моей жизни это бы ничего не поменяло. Здорово, когда есть цель или мечта.

— Плохо, когда не к чему стремиться. Я вот сейчас освежу память и планирую работать как брат, на заказ. А еще он обещал сбегать со мной на море летом. Вампиры-туристы! А я плавать не умею. Мы купим цветастые рубашки и дурацкие широкополые шляпы. Я уже жду.

Ниррай хохочет и говорит:

— Не представляю себе Амана в таком виде. Если нарядишь его в шляпу, пришли фото!

— Только, чур, больше никому не показывай. Я же тоже на том фото буду.

— Торжественно клянусь, что не испорчу вашу репутацию злых и ужасных кровососов!

— Эй, мы хорошие! — возмущаюсь, но с улыбкой, знаю, что шутит. — Может, и Приам с нами будет, если не уйдет, когда поправится. Он уже сегодня повторял за мной слова. А ты с нами хочешь?

Ниррай неопределенно пожимает плечами и почему-то переводит тему:

— Здорово, что ваш питомец поправляется. Когда мы его выкрали, он только слюни пускал. Но было весело. В смысле, не Приам, а его похищение.

Я отпиваю наконец-то чай, вкусный, и только после спрашиваю:

— А что там было? Аман только обмолвился об этом.

— Потайные ходы в темном подземелье, бой грязным розовым бельем, и замороженные люди, — Ниррай мечтательно улыбается, видимо, вспоминая то приключение, и я открыто разглядываю его улыбку. Приятная, так бы и смотрел. — С фантазией твоего брата и твоей жизнерадостностью, уверен, у вас таких походов будет много.

— Он любит что-нибудь придумывать. Но самое запоминающееся, это когда он, внаглую, выкрал меня на мое совершеннолетие из лаборатории и привязал к дереву в лесу. Все комары были мои! Это ужас, я сначала долго не мог освободиться, потом искал карту, а уж дорога до пикника… В итоге пришел я на свой праздник грязный, покусанный и злой, а они меня почему-то в рыцари посвятили и подарками задарили. Еще оказалось, что меня снимали, так что дома есть и позорное видео, как я падаю.

— Покажешь? — Ниррай спрашивает, а я слышу, как ключ поворачивается в замочной скважине, и пугаюсь почему-то. А Ниррай, услышав, что кто-то открывает дверь, хватает меня за руку и тащит к противоположному выходу, за которым огромная открытая терраса и джакузи.

— Отец не должен тебя видеть, может узнать! Ты же можешь слететь?

— Могу… — ничего не понимаю я. Это из-за крыльев? — Только там все равно обувь осталась, увидел, наверное, уже…

Матюгнувшись, меня тянут в другую дверь — это комната с большой кроватью. Ниррай зачем-то стаскивает с себя рубашку, и я с интересом разглядываю его и Зака на нем. Хорошо смотрится.

— Сиди тут, — говорит и, стянув с себя носки, уходит. Зачем встречать папу в одних джинсах?.. Это какой-то дресс-код?

Прислушиваюсь к тому, что происходит за пределами комнаты: смутно знакомый голос спрашивает:

— Ниррай? У нас гости?

А у меня внутри все холодеет, потому что я помню его. Да, он часто приходил в лабораторию Лука.

— Да. Он женат и… не ходи, короче, ок?

Ну я бы не сказал, что женат. Я и не могу. Мне парни нравятся. Но даже так, точно не в браке. Лук же не заключил его со мной, пока я был не я? Да нет, глупости, зачем ему это?

— Ты когда-нибудь остепенишься?

Ниррай фыркает и добавляет:

— Пап, не нуди. Все, давай, до завтра.

Отец вздыхает, зато его сын возвращается ко мне, смотрю на него непонимающе.

— Он мне не нравится, — шепчу, пятясь, задеваю что-то крылом, складываю и плотнее к себе прижимаю.

— Родственников не выбирают. Мне тоже много чего в этой жизни не нравится, — Ниррай поднимает с пола носки и рубашку и закидывает вещи в кресло. А меня потряхивать начинает.

— Обними, — прошу я. — Мне страшно.