Раса проклятых

— Я-я… Я не знаю, правда.

— Что ж, сегодня мы попытаемся приоткрыть завесу этой тайны, — резким движением Хофман сорвал белую ткань. Под ней скрывалось множество устрашающих пыточных инструментов, от одного вида которых Асура вжался в стул. От этого инквизитор расплылся в ухмылке.

Он зашёл S-01 за спину и начал возиться с граммофоном, оставленном по его просьбе на в углу комнаты. Спустя примерно минуту, пластинка начала вращаться и из рупора стала доноситься музыка. Это была какая-то немецкая опера, в слова которой Асура не вникал, поскольку был слишком напуган. Вернувшись к нему, Хофман поднял с передвижного столика плоскогубцы и демонстративно поднёс их к лицу мальчика.

— Начнём, пожалуй, — произнёс гестаповец с трепетом и предвкушением.

— Прошу, не нужно этого делать… — пролепетал Первый Объект. В глазах у него была мольба о милосердии, а по щекам уже катились солёные капли.

— Ну-ну, — немец неожиданно опустил свободную руку на голову S-01 и потрепал седые волосы. При этом выражение его лица сделалось воистину добродушным, словно он вовсе не желал мальчику зла. — Не нужно преждевременных слёз. Это пустая трата страданий.

В следующую секунду Хофман стиснул правую ладонь Асуры своей рукой и, быстрыми, машинальными движениям зажав ноготь указательного пальца плоскогубцами, вырвал его рывком. Альбинос заорал от боли, а немец буквально весь задрожал от удовольствия, будто заядлый курильщик, делающий первую затяжку за долгое время. Разумеется, исцеляющий фактор начал делать своё дело, уже после первых капель крови, упавших на пол, и вскоре на месте кровоточащего оголённого мяса уже был новый ноготь.

— Ха-ха-ха! Это же просто потрясающе! Ещё!!! Я хочу увидеть больше!

То, что происходило дальше, странным образом походила на соитие. От прелюдий — вырванных ногтей, сломанных или попросту отрезанных пальцев на руках и ногах — гестаповец быстро перешёл к чему-то посерьёзнее. Становясь всё раскованней и изощренней, он менял пыточные инструменты, как перчатки, спонтанно, порой, бросая старые затеи недовведенными до конца. Прикусывая язык по старой привычке от извращённого удовольствия, Хофман вонзал мальчику углу шприца в барабанную перепонку и надавливал на поршень, заливая воду в среднее ухо. Он вбивал в его коленные суставы дюжины ржавых гвоздей. Кромсал и прижигал, бил и ломал кости, отрубал и выкручивал. Ни на секунду не замолкали крики, стоны, чавканье рвущейся плоти, треск ломающихся костей и звон цепей, а на фоне всего этого продолжала безмятежно звучать немецкая опера.

Сколько бы конечностей инквизитор ни отрезал, на их месте всегда вырастали новые. «Кусочками» первого Объекта наполнялись целые вёдра, которые Хофман приказал периодически выносить. Спустя несколько часов, весь пол был скользким от крови, а воздух казался пропитанным ей насквозь. Но страшнее всего для Асуры было то, что вся эта кровь лишь усиливала его голод. А ведь это было только начало.

Гестаповец, взмокший от пота, сопел, вырывая Асуре зубы всё теми же плоскогубцами. Медлённо, максимально болезненно, со смаком. Никогда прежде немец так не веселился с жертвой, и сейчас он был доведён до состояния, близкого к эйфории и помешательству. S-01 били судороги, он захлёбывался собственной кровью. То ли случайно, то ли непроизвольно, альбинос плюнул ей Хофману в лицо. Того озарила вспышка злости, он схватил со столика окровавленный молоток и принялся с размаху бить им альбиноса по лицу. Разворотив мальчику челюсть и превратив ротовую полость в кровавое месиво, мастер пыток, наконец, прекратил и отбросил молоток. Асура обмяк, опустив голову, капая кровью и слюной себе под ноги.

— Ты же знаешь, что всё это… хах-ха…. может… ха… прекратиться, — сказал долговязый немец, восстанавливая сбившееся дыхание. — Просто… Продемонстрируй нам свою силу ещё раз. Ну же! Сломай цепи силой мысли, подними собственные выбитые зубы в воздух, заставь лампочку взорваться! Сделай хоть что-нибудь!

Первый Объект ничего не ответил, даже не шевельнулся. Тогда Хофман понял, что мальчик потерял сознание, уже далеко не в первый раз с момента начала пыток. Вздохнув, мужчина решил сделать перерыв и собраться с мыслями.

— Знаешь, я нахожу свою работу, в каком-то смысле, творческой, — заговорил он сам с собой, уставившись в никуда. — Я как скульптор. Из грубых и неотёсанных каменных глыб высекаю нечто прекрасное и ценное, будь то информация или что-то ещё… А ведь многие брезгуют. Обвиняют меня в чрезмерной жестокости. Но разве любить свою работу и свою страну — преступление? Лично я так не считаю. И плевать, что скажут лицемеры вроде Шмидта…

Придя в себя Асура поднял взгляд и в течение нескольких секунд непонимающе глядел на гестаповца, а затем вспомнил о том, где находится и что с ним происходит, и его лицо, залитое кровью и слезами, вновь исказилось от ужаса.

— Продолжим? — усмехнулся Хофман, но вместо того, чтобы взяться за очередное орудие, он зачем-то подошёл к стене и нажал на располагавшуюся на ней небольшую красную кнопку. Не прошло и десяти секунд, как в комнату влетел один из многих работников бункера, несколько растерявшийся, увидев, что причиной его вызова послужила не какая-нибудь экстренная ситуация. — Пацан, ты же хочешь, чтобы я перестал тебя терзать? Тогда убей этого человека.

На лице Асуры застыл шок, что, впрочем, можно было сказать и о работнике бункера, который, как говориться, на такое не подписывался.

— Смелее! Докажи, что ты можешь быть живым оружием, и твои мучения тут же прекратятся!

Несчастный подручный в этот момент всерьёз испугался за свою жизнь, но напрасно. Асура даже не смотрел на него. Его взгляд, преисполненный ненавистью, был прикован к Хофману. Сейчас он больше всего на свете хотел убить именно своего мучителя, и изо всех сил пытался сделать с ним то же самое, что с немецкими солдатами в Арстоцке. Но, как и прежде, способности подвели его. Не выдержав этой несправедливости, альбинос зарыдал, а инквизитор разочарованно хмыкнул и приказал подручному убраться отсюда.

— Не понимаю я тебя, — сказал гестаповец, вновь приблизившись к Первому Объекту. — Какой смысл щадить людей, если сам ты не человек, а чудовище? — губы мальчика заметно шевельнулись, но немец не расслышал его. — Повтори, что ты сказал?

— Я НЕ ЧУДОВИЩЕ!!! — выкрикнул Асура, взглянув ему прямо в глаза. Хофман усмехнулся и наклонился к нему, так, чтобы их лица оказались на одном уровне.

— Может и так, но к концу сегодняшнего дня я высеку из тебя настоящего монстра. Можешь в этом не сомневаться.

Это продолжалось целую вечность. Хофман разрывал Асуру на куски, тот срывал голос, вопя, давился собственными внутренностями, бился в судорогах и регенерировал, а потом всё начиналось с начала. И так снова. И снова. И снова. Спустя ещё несколько часов, Асура вымотался настолько, что просто перестал реагировать на действия немца. Забился в самый тёмный уголок своего подсознания, в попытках спрятаться там от боли. Говоря откровенно, после этого гестаповцу стало просто скучно пытать мальчика. Вонзишь ему нож меж рёбер, а он не издаст ни звука, тупо уставившись в одну точку — не такой реакции инквизитор добивался. Тогда он решил сменить тактику и перейти к психологической пытке.

Альбинос пришёл в себя, поняв, что уже минут десять, как гестаповец его больше не мучает. Он растеряно забегал взглядом по комнате, лишь сейчас заметив, что немец погасил свет, и теперь невозможно было ничего разглядеть дальше собственного носа. Вдруг за спиной седоволосого раздался тихий щелчок, и на стене, что была перед ним, появилось большое чёрно-белое изображение. Хофман воспользовался проектором, чтобы показать ему парочку слайдов. Как только Асуре удалось сфокусировать зрение, его душа словно оцепенела.