Раскол Церкви

– А если ты не сможешь?
– очень тихо спросил Пайн-Холлоу.

– Если я не могу, значит, не могу.
– Нарман пожал плечами гораздо более философски, чем, по мнению Пайн-Холлоу, мог бы сделать при тех же обстоятельствах.
– Я всегда могу надеяться, что он согласится на пожизненное заключение в каком-нибудь умеренно неприятном подземелье. И даже если он этого не сделает, по крайней мере, Кэйлеб не из тех, кто затеет какие-либо репрессии против Оливии или детей. Что, - он поднял глаза и прямо встретился взглядом с Пайн-Холлоу, - в любом случае, это лучшее, на что я мог надеяться, если ему придется высадить силы вторжения. За исключением того, что таким образом мы пропустим ту часть, когда сначала будут убиты тысячи моих подданных.

Пайн-Холлоу сидел, глядя в глаза своему кузену, и понял, что, возможно, впервые с тех пор, как Нарман взошел на трон Эмерэлда, его князь отказался от всякого притворства. После всех этих лет это стало чем-то вроде шока, но Нарман был серьезен.

– Вы не можете просто заключить мир с Кэйлебом, даже сдаться ему, без того, чтобы Грейсин и остальная часть духовенства не сгорели в огне позади вас, - сказал граф.
– Вы знаете это, не так ли?

– Грейсин, да. И, вероятно, по крайней мере, большинство епископов, - признал Нарман.
– С другой стороны, большинство наших верховных священников - даже наши странствующие епископы - эмерэлдцы. В этом отношении мы почти так же плохи, как Чарис. Честно говоря, это одна из причин, по которой Грейсин так напуган, и я сильно подозреваю, что у него есть для этого веские причины. Во всяком случае, я... довольно подробно обсуждал этот вопрос с дядей Хэнбилом.

– Понимаю.
– Пайн-Холлоу откинулся назад, пальцы его правой руки медленно и ритмично барабанили по подлокотнику кресла, пока он думал.

Замечание Нармана о составе эмерэлдского духовенства было хорошо обосновано. Независимо от этого, расчет того, начнет ли разделение между низшим духовенством, родившимся на родине, и их духовным начальством, родившимся за границей, даже переходить в поддержку раскола, которую Кэйлеб обнаружил в Чарисе, был другим, более сложным. И, - как признался себе первый советник, - это был не тот вопрос, которому он сам уделил бы то тщательное внимание, которого он, несомненно, заслуживал.

Вероятно, - признал он про себя, - потому что я вообще не хотел думать об этой возможности, пока Нарман не ткнул меня в нее носом.

Но если Нарман обсуждал это с герцогом Солэмэном, и если Солэмэн сказал то, что, по-видимому, предполагал Нарман, тогда Пайн-Холлоу был готов предположить, что оценка князем того, как отреагирует духовенство - и сможет ли Нарман пережить их реакцию - вероятно, была точной. И когда все дошло бы до дела, реакция Церкви была единственной потенциальной внутренней оппозицией, которой он действительно должен был опасаться. Подобно Армакам в Чарисе, хотя и по совершенно иным причинам и несколько иным способом, Дом Бейц централизованно удерживал политическую власть в своих собственных руках. Отец Нармана лишил феодальных магнатов их личных постоянных армий (в некоторых случаях не без определенного кровопролития), а Нарман пошел еще дальше в подчинении аристократии короне. И не только это, но и палата общин в парламенте Эмерэлда, какой бы она ни была и что бы от нее ни осталось, решительно поддерживала как Нармана, так и его отца в их усилиях ограничить власть своих знатных землевладельцев. Эта традиция поддержки, вероятно, распространится и на реакцию Нармана на нынешний кризис.

И в этом случае и аристократия, и простолюдины Эмерэлда почти наверняка пришли бы к общему согласию. Если исключить из рассмотрения религиозные элементы, то обе силы, несомненно, поддержали бы урегулирование с Чарисом - возможно, даже прямую капитуляцию перед Чарисом. Несмотря на традиционное соперничество между Эмерэлдом и Чарисом, Армаки имели репутацию разумных правителей. На чисто светском уровне было бы трудно убедить кого-либо, что оказаться под властью Кэйлеба из Чариса было бы какой-либо личной катастрофой. И совершенно рациональные личные интересы и желание избежать разрушений и кровопролития в результате прямого вторжения чарисийцев сделали бы еще более трудным убеждение в обратном.

Во всяком случае, очевидно, что Нарман так оценивал ситуацию, и у князя был впечатляющий послужной список, когда дело доходило до оценки и точного прогнозирования реакции обычных влиятельных брокеров Эмерэлда.

С другой стороны, он и раньше ошибался раз или два, хотя и не часто, - напоминал себе Пайн-Холлоу.
– И в отличие от некоторых людей, у него нет склонности убеждать себя в том, что то, что он хочет, чтобы правда была правдой, автоматически является правдой.

Если предположить, что он не ошибся, и если предположить, что приготовления, которые, как не сомневался Пайн-Холлоу, Солэмэн очень тихо делал даже сейчас, были эффективными, то Нарман почти наверняка сможет пережить переговоры с Кэйлебом. Конечно, вопрос о том, сможет ли он пережить исход этих переговоров с головой, все еще прикрепленной к остальной части тела, был совершенно другим. И, честно говоря, Пайн-Холлоу не был готов предложить ничего лучшего, чем едва ли равные шансы в пользу возможности того, что он сможет, что также могло иметь самые неприятные последствия для первого советника. И все же...

– Если вы действительно имеете в виду все это, - услышал граф свой собственный голос, - тогда, я полагаю, вам, вероятно, следует послать самого высокопоставленного дипломата, которого вы можете, чтобы начать переговоры. Кого-то, пользующегося у вас достаточно высоким доверием, чтобы Кэйлеб мог действительно поверить всему, что он сказал, по крайней мере, на пять секунд или около того.

– Действительно?
– в улыбке Нармана была самая нетипичная теплота.
– У тебя есть кто-нибудь на примете, Травис?
– спросил он.

XIII

Теллесбергский собор и королевский дворец,

город Теллесберг,

королевство Чарис

Орган начал свою величественную прелюдию, и сотни людей, набившихся в Теллесбергский собор, поднялись со своих скамей. Великолепные ноты пронеслись по благоухающему ладаном воздуху на золотых крыльях звука, а затем хор разразился песней.

Двери собора распахнулись, и знакомая по утренним средам процессия скипетроносцев, носителей подсвечников и туриферов двинулась вперед, в приветливое великолепие этого величественного гимна. Послушники и младшие священники следовали в авангарде процессии, а архиепископ Мейкел Стейнейр, в свою очередь, следовал за ними.

Мерлин Этроуз наблюдал со своего поста в королевской ложе, в двадцати футах над полом собора, со знакомыми смешанными чувствами. Церковь была настолько неотъемлемой частью жизни каждого жителя Сэйфхолда, что подобные моменты были неизбежны, и полное погружение, казалось, стирало по крайней мере часть его первоначального возмущения.

Но только часть, - сказал он себе.
– Только часть этого.

Процессия неуклонно, величественно продвигалась вперед, и архиепископ двигался в ее сердце. Но представление Майкела Стейнейра о надлежащей процессии было не совсем таким, как у других архиепископов, и Мерлин улыбнулся, когда Стейнейр остановился, чтобы положить руку на кудрявую головку маленькой девочки в благословении, когда ее отец поднял ее.

Другие руки протянулись, чтобы коснуться архиепископа, когда он проходил мимо, и головы других детей ждали его благословения. Эти искушенные другие архиепископы, несомненно, посмотрели бы свысока на "простодушный" пастырский отказ Стейнейра от надлежащего архиепископского достоинства. С другой стороны, эти утонченные другие архиепископы никогда бы не оказались в центре той огромной личной любви и доверия, которые Мейкел Стейнейр вызывал у людей своего архиепископства. Конечно, были...

Мысли Мерлина Этроуза прервались с внезапностью гильотины, когда в нефе собора резко проявилось целенаправленное движение.

* * *

Архиепископ Мейкел возложил руку на голову другого юноши, пробормотав слова благословения. Он знал, что его частые остановки вызывали в целом терпимое раздражение среди его послушников и помогающего духовенства. С другой стороны, они, конечно, знали, что лучше не протестовать, даже если это немного затрудняло правильную хореографию церковной литургии. Были некоторые обязанности - и радости - любого священнического призвания, которые Мейкел Стейнейр отказался принести в жертву "достоинству" своего церковного сана.