Раскрытые тайны великих пророков. Час испытаний по Нострадамусу. Леонардо да Винчи. Фибоначчи. Данте. Гете.

Принимается классификация наук: науки "божественные" и "человеческие", чтобы выудить лишь только то в языческой литературе, что по случаю попало в нее от мудрости божественной.

Античная культура не самоценна. Античность радикально выведена из состава реакционной смеси, загруженной с культурно-синтетическими целями в Алкуинов автоклав всеевропейского культурного возрождения Каролингской эпохи (VIII века).

Но и начавшаяся монастырская культура не была бы ею, если бы не все тот же Алкуинов учебный канон, выработанный как синтетический — светско-духовный.

Межмонастырское культурное общение сплачивало в некое единство ростки монашеской учености, проявляющейся в отдельных монастырях. Монастырь — заменитель придворной академии, хотя и более консервативный заменитель.

Монастырь жил достаточно обособленной жизнью, опираясь скорее на местную епископскую власть, чем на власть папы или на уже в это время (IX век) вовсе номинальную власть короля.

Имперское политическое единство кончилось, а единство церковное хоть и оставалось, но сильно пошатнулось: укрепилась власть епископов, правда, при одновременном возвышении авторитета папы.

В этих условиях, как и должно, монастырь вновь проявил "свою социальную, а вместе с ней и культурную жизнестой-кость. Благоговейное отношение к книге, но и принятие народной культуры есть одно из прочнейших оснований монастырской учености, в значительной мере явившейся стимулом развития учено-народной литературы на национальных языках.

Но пока что все-таки пусть варварская, но латынь — надежная языковая скрепа книжно-учительского канона для всех. Этот канон, собственно, и поддерживал достаточно массовый ликбез раннесредневекового всеобуча, выразительно представленного монастырской школой.

Конечно, из таких школ выходили в основном монахи. Но среди учеников были и миряне тоже.

Обучение шло по Алкуину: сперва начатки чтения, счета и церковного пения, а потом грамматика с элементами свободных искусств с германскими глоссами на полях латинских книг, "диктаменами", выписками и толкованиями. Не обходилось и без римских авторов (Вергилий, например). А с греческим было хуже — знали только отдельные слова.

В монастырях книгу не только читали, но и переписывали, сохраняли, распространяли. Монастырским скрипториям IX века будущие поколения обязаны сохранением древней литературы, тщательно переписанной и сверенной.

Трактаты тех времен — поистине склад разных разностей, предназначенных для книжной учебы — вселенская смесь.

Комментарии Писания были главными учительскими пособиями: аллегорические, анагогические и тропологические экзегетические вариации на тему. Например, на тему Иерусалима, который есть: "образ церкви Христовой"; "образ царствия небесного"; "образ души страждущей".

Знания, которые получали учащиеся, были знаниями об умении представить (сделать) слово-прием как лично сросшийся с мастером-учителем инструмент — средство — цель, при пользовании которым смысл оставался за экраном, но экраном просвеченным, высветленным. При этом цитаты из священных текстов, то есть опять-таки слова — фрагменты приема, были единственным материалом этого славного научения учить.

Фундаментальнейшие споры по ключевым богословским вопросам в своей драматической неразрешимости заверша-лись едва ли не словесной игрой, правила ведения которой были, однако, четко нормированы. Так, спор о предопределении (воля бога или воля человека предопределяет спасение души или погибель души) закончился вербально-игровым соглашением: "Не человек предопределен к наказанию, а наказание предопределено человеку".

Жанр житий и видений ориентирован на учительско-ученическую цель — как жить. Но это уже более поздние времена, а именно те времена, когда этот жанр действительно станет подлинно художественной формой (XIV век: "Видение…" Уильяма Ленгленда, "Божественная комедия" Данте), утратив подлинно учительские свои характеристики, зато почти став эстетическим предметом.

И совсем уже воспаряет над смыслом стихотворческий канон, наставляющий стихосложению не "по слуху", а "по науке". "По науке", которая предписывала так слагать стихи и так в них расставлять слова, чтобы каждое слово в точности знало свое место — как в стихах старых поэтов. Свет одного слова, поставленного рядом с другими словами, которые тоже — в отдельности — светлы, дают ученую темь, ученый сумрак, хотя и во имя просветляющего смысла.

Намечается новый квазисинтез культуры монастырей и народной культуры, сопровождаемый дальнейшей варваризацией учительского канона. При таком обороте дела вовсе не удивляет вытеснение римско-античных реминисценций библеизмами, фольклорно-языческими клише из франко-германских преданий. Но тут же, рядом, в том же IX веке — совсем уже таинственный "Вальтари", в котором древнегерманский героический сказ облекается в форму Вергилиевой "Энеиды".

Словесно-поучающий монстр как культурный знак социально-политического безвременья: императорской власти не существует, авторитет папы если не эфемерен, то слаб до чрезвычайности. Град божий на земле как будто не состоялся. Не осуществился и культурный идеал, должный соответствовать идеалу социально-политическому.

Христианство универсально, и потому церковь — носитель и проводник христианской идеи — объемлет, пронизывает, скрепляет все сферы жизни. Она хотела бы слиться с государ-ством, забывая на время о своей исконной, укорененной в истории связи с Римом.

Вместе с тем и государство — речь здесь идет о франкской державе — хочет распорядиться церковью как в экономической, так равно и в религиозной ее прерогативах, имея перед собой умозрительный и, казалось, легко достижимый общественный идеал, предполагающий единство жизни в политике и жизни в религии.

Государь — верный подданный папы, но и защитник и покровитель католической церкви. Причем возможность этого покровительства коренилась в экспансионистских устремлениях Карла Великого, при котором страна франков в VIII веке совпала с "градом божиим" — таким, каким можно было его помыслить в те времена. Землей Карла была вся средняя Европа и вместе с ней земли Астурии, Шотландии, области англосаксонского клира.

Итак: очень большое, достаточно цельное государство, глава которого едва ли не с полным правом обеспечивает государственное благо и религиозное благо в пределах имперских границ, осуществляя в собственном законодательстве соборные каноны, но при этом санкционирует избрание папы.

Алкуин наставляет Карла Великого, этого теократического монарха града божьего на земле, тождественного государству: "Помни всегда, царь мой, о боге, царе твоем, со страхом и любовью. На место его поставлен ты блюсти и царствовать над всеми членами его тела, и обязан ты отдать отчет в день Суда… Епископ же — на втором месте, только на месте Христа. Поэтому тщательно старайтесь установить над народом божьим закон божий, который сообщен тебе богом твоим, наместник коего ты".

Интерес к светским знаниям вызвал общий подъем культуры, вызванный Каролингским Возрождением.

При дворе Карла Великого были созданы апологетические "Королевские анналы", и со второй трети IX века началось летописание. Создаются политические трактаты, биографии Карла Великого, Людовика Благочестивого, получает развитие литература, формируются народные языки (романские и германские), вырабатывается новое, легко читаемое письмо — так называемый каролингский минускул.

В мастерских (скрипториях) при монастырях переписывались книги, образовавшие ценнейший фонд каролингских рукописей.