Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 1

– Да жрррри, уж жррри всю, тррроглодит, на мою шею навязалась, – косился на нее, правым глазам, Крутаков – и опять приклеивался взглядом к книжке.

– Еще… Еще, из действительно симпатичных… Есть Антон Зола…

– Ну, вот, замечательно – ррраскажи мне, какой он? – довольно кивал Крутаков, не отрывая взгляда от книги, и – так же вслепую – быстро вытягивая левую руку, и отхлебывая из кружки, и ставя кружку обратно.

– Антон… Антон… Он такой… Эдакий Хармс, по повадкам, знаешь…

– Нет, не знаю, пррраво слово! – дурачился Крутаков. – Что за сррравнения: Харррмс, Микки Рррурррк… Ты мне покажи, как они выглядят – учись выррражаться словами, голубушка. Вот опиши мне этого Антона так, чтобы я его увидел!

– Ну… – жуя, и припиваючи чая, надолго затыкалась Елена.

– Ну это же так пррросто, пррраво слово! – возмущался Крутаков, переворачивая страницу. – Вот ты пррредставь себе, что ты рррасказ о нем пишешь – вот и рррассказывай, как будто ты пишешь рррассказ. Нарррисуй его, словами!

– Ну… – прихлебывала Елена – не зная, с чего начать – хотя образ Золы маячил, как назло, перед глазами – с дотошной яркостью.

– Пррросто пррредставь себе, на секундочку – что на всем белом свете – ты одна-единственная, кто видел его! И – пррредставь – что он – умеррр! – зыркал на нее угловыми краткими взглядами Крутаков. – И вот единственный способ его воскррресить – это чтобы ты рррасказала о том, какой он – в достаточной, для воскррресения, меррре ярррко!

– Ну, знаешь Антон Зола так смешно ходит… – решилась, наконец, Елена – и начала с самой почему-то незначительной детали. – Антон длинный, и когда делает шаг, никогда не наступает на ступню целиком, сразу… А как будто посмеивается при ходьбе ступнями! Наступает как будто на какой-то бугорок – и тут же как будто отыгрывает этот шаг в шутку.

– Уже хорррошо… А как он выглядит?

– А еще… Еще он… – уже не слушая Крутакова, говорила она. – Знаешь, ему совсем наплевать на общепринятые какие-то нормы и на дурацкие хохмы – но когда его что-то рассмешит – то он громко ржет как страус…

– Ну-ну, а поррртрррет его? – не уступал Крутаков.

– Ну такой… Какой-то… Знаешь, смешно очень нижнюю челюсть выставляет, когда смеется, или когда ему просто что-то нравится! Открыв рот ходит – и выдвинув нижнюю челюсть… И эта нижняя челюсть его выступает – как будто он семечки с неба поймать пытается! А еще… Еще он… – разулыбалась Елена. – Еще он у меня недавно тексты «Битлз» попросил – потом отдал через две недели, и заявил, что выучил весь английский язык со словарем. Знаешь, такой гениальный смешной мальчик… И кудрявая торчком стоящая темно-русая шевелюра – как у юного Блока.

– Замечательно… – вернулся Крутаков к книжке. – Что ж ты тогда в него не влюбишься? Чем он тебе не угодил?

– Ну, не знаю… Он какой-то… Какой-то… Какой-то недо…

– Голубушка, – лениво заругался Крутаков. – У тебя вечное сорррное слово «как-то», «какой-то»! Словами надо описывать! «Какой-то»! Что ж ты у меня несловесная какая-то, пррраво слово, а?! Какой?!

– А у тебя, Крутаков, сорное слово – это «право слово»! Замечал?! – взбунтовалась Елена, в раздражении отбросив порожнюю кружку на диван справа.

– Ну это ж не я сейчас рррассказ пррро Антона Золу пишу – а ты! – невозмутимо продолжал читать Крутаков. – Опиши мне живее, так чтобы я увидел его! Какое у него лицо? Какие у него глаза?

Елена, молча, вспомнила глаза Антона – темно-карие, как у нее самой – почти, почти одинаковой с ней крепости заварки – чуть-чуть разве что недотягивающие; вспомнила, что когда, бывало, на уроке, или во время какой-то возни на перемене, встречалась с Антоном глазами – из-за этой одинаковой крепости заварки происходила какая-то химическая реакция – и отцепить взгляд друг от друга было невозможно. Однако, как только размыкался взгляд – всякое чувство химии исчезало в ней, как будто и не бывало.

Несколько встревоженная, Елена решилась проверить свою чайную, заварочную, колористическую догадку, перевернулась, переступила правой рукой через Крутакова, оперев ее с другой стороны под Крутаковским боком кулаком на диван, а другой рукой быстро отняла книжку от его глаз и пристально в них взглянула: заварки они были наикрепчайшей, так что могла закружиться голова – не вишня даже сейчас, а южная черная черешня.

– Что такое? – изумленно переспросил Крутаков, моргая на нее черными, восхитительными, длиннющими ресницами. – Чего ты на меня так уставилась?

– Да нет, ничего… – с некоторым смущением, и с удивительным, на взлет идущим, замиранием в солнечном сплетении, но в то же время успокоенно – от Крутаковских слов – возвратила она Крутакову книжку и вернулась на свое место. – Просто проверить кое-что хотела… Вот ты говоришь: воскресить рассказами… А ты замечал, Крутаков, что есть мертвые люди, которые всё равно как будто живые. А некоторые – умерли – так уж насмерть. Короче – что есть живые мертвые и мертвые мертвые!

– Ага, я даже знаю идеальный язык общения меррртвых! – рассмеялся, черешневой чернотой зыркнув на нее, в упор, Крутаков.

– Какой? Какой? – теребила его за плечо Елена, хотя видела уже по его глазам, что он опять дразнится. – Ну Женька, ну скажи!

– Вот! – потрясал Крутаков захлопнувшейся книгой. – Вот он! Книги! Книги – идеальный язык, которррым с живыми могут говорррить меррртвые! Хотя, впрррочем, я все чаще и чаще задаю себе в последнее вррремя вопрррос: а этот язык общения меррртвых – не есть ли единственный истинный язык живых? – хумкал еле слышным смешком, себе под нос Крутаков, отвернувшись от нее опять, и разыскивая сбежавшую из-под его маникюра, захлопнутую страницу. – Ну а Дьюрррька?! Пррро Дьюрьку-то твоего я и запамятовал! – забыл вдруг опять на секундочку про книжку Крутаков. – Может быть тебе в Дьюрррьку влюбиться?! Чем он плох?

Елена, со смехом, моментально рассказала Крутакову, как Анастасия Савельевна, совсем недавно, случайно встретила их с Дьюрькой на узкой дорожке, ведшей между домами к их башне – в тот момент, когда Дьюрька провожал ее после очередного Лужнецкого митинга: они обсуждали что-то, хохоча, и в хохоте, сшибаясь друг с другом локтями – не предвидя, конечно, что Анастасия Савельевна за ними издали наблюдает, – разлетались в разные стороны, и потом опять хохотали и сталкивались – и разлетались вновь. «Может быть, тебе за Дьюрьку выйти замуж? – с умилением, пронаблюдав эти траектории, поинтересовалась у нее дома Анастасия Савельевна. – Вы так друг другу подходите!» – «Ну как тебе не стыдно, мама! Что за пошлость?! Дьюрька же – мой друг!» – возмутилась в ответ Елена.

– Ясно: значит мне тоже не светит! – расхохотался Крутаков. И выронил из руки книгу на пол.

– Дурак ты, Крутаков… – смеясь, пихала его в плечо Елена. – А можно я чаю еще заварю, Женечка?

– А вот это – нетушки! Заваррриваю только я! – вскочил Крутаков. – А то я пить потом бурррду, которррую ты заваррришь, не смогу. Ты, вон, толком, лицо человека словами нарррисовать не можешь – какой уж тебе чай заваррривать…

– Ну Женя… – обиделась, не на шутку уже, Елена – и огрела его, запустив, вдогонку, подушкой.