Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 1

Пробежали, легко и с шутками, по коридору, веселые западно-германские пограничники:

– Passkontrolle!

Отпирали дверцу, объяснялись, смеялись.

Как только выехали из Берлина, Елена бросилась на розыски Ани. Все купе были битком. Отовсюду сыпалась немецкая речь – и Ани нигде было не видно, как не было видно и остальных попутчиков из школы – Елена решила, что, из-за давки, никто, кроме них, больше в вагон не поместился – что влезли в вагон следующий. В конце уже самом вагона, когда Елена, извинившись, по быстрой привычке уже – на немецком, – рванула дверь самого последнего купе – Анюта обнаружилась: сидела она, неестественно осклабившись, рядом с Фросей Жмых – напротив Анны Павловны, а та в свою очередь – рядом с каким-то громадным незнакомым белобрысым пожилым немцем.

– О, подруга! – оживилась, увидев ее Аня. – Присоединяйся к нам – у нас места остались!

– Аня, выйди на минуточку, я кое-что тебе показать хотела! – не зная, как бы потактичней выманить ее из-под учительского пригляда, сказала Елена.

Анюта, недовольно, надувшись, вышла:

– Ну что тебе, подруга?

Елена задвинула дверь.

– Анюта, пошли в наше купе – мы тебе место заняли! Там Дьюрька, Кудрявицкий, Лаугард и Воздвиженский…

– Ну сейчас еще! – кивнула Аня, спокойно почесывая бок. – Знаю я вас, какой там сейчас гвалт начнется!

– Анюта, ну уж лучше, чем с учительницей нос к носу всю ночь спать!

– Ну нееет…У нас тут хорошо, спокойно… Переселяйся лучше к нам!

– Да ну тебя! Зануда… Ну пошли, пожалуйста!

Изобиженная Анюта, развернувшись и ничего не сказав, вошла обратно, спокойненько, в купе.

Вернувшись к себе в купе, Елена застала стратега Кудрявицкого за разработкой утопического плана превращения сидячего купе в лежачую спальню:

– В-в-вот это ра-ра-раскатываем! А вот это – за-закатываем!

– А подлокотники-то не поднимаются! – с трагическим апломбом добавляла Лаугард, доламывавшая, и так и сяк, свой подлокотник. – Но сидя в креслах всю ночь спать – все равно еще хуже, конечно!

– Еще как они поднимаются: на кнопочку нажимать надо уметь просто, – презрительно-угрюмо заметил Воздвиженский – и, щелкнув, взбросил свой подлокотник ввысь.

– А-а-а-а! Ну тады в-в-всё ва-ва-ва-а-а-абще прекрасно! – возликовал Кудрявицкий. – Тады просто ра-ра-раскатываем все кресла плоско, во всё купе – как огромную кровать – и в-в-все ложимся, вдоль, одновременно – чтоб ничего не за-за-закатывалось обратно! Ха-ха-Ханя Ганина не придет? А, ну тады ва-ва-абще прекрасно! Уместимся все с ши-шиком!

– Вдоль не получился – получится только поперек! Головой к окну, ногами к двери! Или наоборот! А лучше – вальтом! Так ужимистей! – нарочито скрипучим рационалистическим голоском поправляла Кудрявицкого Лаугард, уперев руки в боки и делово осматривая купе, как какое-то жилое помещение своей же собственной квартиры.

– А я спать еще не хочу! – с хулиганской радостью, пронаблюдав все эти обсуждения, – сломала весь кайф стратегам Елена. – Я у окна посижу – в своем креслице. Я вам мешать не буду – я с ногами заберусь и всё…

– Ну в-в-в-от! – расстроился Кудрявицкий. – Ка-ка-каму-то придется ноги поджимать тогда, из-за тебя!

– Хватит болтать тут! – встрял вдруг, дико выкатив в раздражении глаза, Воздвиженский. – Давайте спать уже! Вы как хотите – а я спать буду. Вчера не спали ночью, а еще и сегодня… – и принялся раздвигать свое кресло.

Розовощекий Дьюрька, как ангел, молча сидевший у окна и, хлопая глазами, наблюдавший чехарду, не выдержал и хихикнул.

– Свет не выключается, – жалобно докладывала Лаугард, когда все кресла, кроме кресла Елены, были уже разложены в единую, относительно плоскую, с несколькими чудовищными изгибами кровать, во всё купе, – а Лаугард, на цыпочках, в носках, сняв сапожки, переступая через тела и куртки (используемые вместо одеял), добиралась до разбросанной почему-то по всему купе чудовищно сложной системы выключателей. – Если я вот этот рычажок… Чпок! Видите? Верхний выключился, а ночники не выключаются! А если я по одному ночники выключаю – тогда вот этот вот сразу включается, автоматически! Это вот не я его включила – видите, видите?! Аварийный что ли?

– А как мы, интересно, в туалет выходить будем? – смеялась, наблюдая за ее скачками, Елена.

– Оля, а ты мне, между прочим, сейчас прямо на руку наступила – и стоишь на ней, – философски-спокойным тоном скромно заметил, в мигающей полутьме, Дьюрька.

– Я ж тебе не на каблуках наступила, а босиком! – приструнивала его Лаугард. – Нет, не выключается! – хныкала она, после очередной эскапады аккордов на выключателях. – Все равно этот вот голубой, справа над дверью, не выключается!

– Завесьте его курткой какой-нибудь – хватит будить тут! Я заснул уже почти! – грубо буркал Воздвиженский, легший головой к двери и ногами к окну – и теперь, бурча, и поминутно этим фактом возмущаясь, вынужден был подгибать свои ноги – так как именно с его части самопальной «кровати» Елена восседала в своем неразложенном, вертикальном, кресле: Дьюрька, Кудрявицкий, и сама Лаугард, как и порекомендовала Ольга, легли, для компактности, «вальтом» – головами в противоположную от Воздвиженского сторону, к окну.

– Да?! «Завесьте»?! А я при свете спать не могу! – жаловалась Лаугард, укладываясь, впрочем, обратно на свое место – между Дьюрькой и Кудрявицким.

– Замотай голову курткой! Хватит бегать тут уже! – злился Воздвиженский. – Замолчите уже все! Спать!

Дьюрька, впотьмах, хохотнул.

Елена чуть вздернула шторку с угла своего окна и запоем хватала взглядом промелькивающие мимо, какими-то необычайно уютными казавшиеся полустанки – с мягко освещенными, сквозными стеклянными павильончиками.

– Закройте штору уже – в глаза же фонари светят! – буркнул Воздвиженский.

– Замотай голову курткой – и порядок! – посмеиваясь, передразнила его Елена – но на всякий случай, из человеколюбия, внырнула головой за кулисы шторки.

Когда электричка, на следующем же из полустанков, затормозила, Елена все ж таки не выдержала:

– Западно-германская собака! – возопила она в восторге, увидев, как в лунном свете дама в красном плащике выгуливает, прямо по гладкому перрону, спаниеля, уже обнюхивающего, с подозрительным интересом, кубическую урну рядом с металлической лавкой.

– Где, где?! – моментально вскочил Дьюрька и прильнул к окну тоже, взметнув, со своей стороны, штору. – Ой! Она писает на урну!

– Хватит будить! – злобно заругался Воздвиженский, – у которого сна не было, впрочем, ни в одном грамме голоса.

Елена взглянула в направлении нескончаемого бубнежа.

– Ну ладно, спать – так спать! – в веселом каком-то хулиганском настроении (что частенько случалось с ней на вторые, хрустальные сутки после бессонной ночи – если не заснуть вовремя и во вторую ночь подряд) согласилась Елена, мстительно раздумывая, какую бы диверсию устроить, чтоб раз и навсегда отучить Воздвиженского гугнить на друзей: вскочив, разложив кресло и шатко сплавляясь, как на плотах, по другим, катучим, частям кресел, добралась до двери, бросила кроссовки (которые все это время держала высоко на весу как торт, за бант) в щель рядом с дверью, и вымеренно, чтобы не схлопнулись обратно кресла, улеглась, слева от Воздвиженского, к стенке.