Расплата
Шрифт:
Книги аккуратно стояли на полках. Я разглядывал их и думал, что и они — результат чьей-то внутренней борьбы. Такая борьба, возможно, менее заметна, но куда более напряженна. «Кто знает, — последовал я за своей мыслью, глядя на книги, — может быть, внутреннее состояние, настроение, мировоззрение влияют на человека и даже на судьбу целой нации не меньше, чем внешние обстоятельства, только внешние более заметно? Если бы в далекие века мой народ проявил большее самосознание, большее желание к объединению и меньше стремился к обособлению, врагам не удалось бы так легко разрушить могущественное государство. Почему мои предки не сумели сплотиться и восстать из пепла, подобно фениксу, неужели всему виной только внешние враги? Может быть, помимо исторических объективных обстоятельств существуют и чисто субъективные причины, специфические особенности национального характера? Если верить Вахушти [30] , грузины были «в походах храбры, оружелюбивы, отважно-смелы, славолюбивы так, что ради своего имени не остановились бы причинить досаду родине и природному своему царю…». Наверное,
30
Вахушти Багратиони (1695—1784) — грузинский историк и географ.
Около меня остановился коренастый мужчина и попросил огоньку. Я дал ему прикурить. Он затянулся и посмотрел на книги в витрине. Судя по внешности, никогда не скажешь, что он умеет читать и писать. Я бы с удовольствием купил пару книг, но магазин сегодня не работал, и я двинулся дальше. Народ беспрерывной толпой тек по проспекту. Я шел, и навстречу мне попадались мои соотечественники, о которых Вахушти писал: «…мужчины и женщины прекрасны, статны, с черными глазами, бровями и волосами; они белолицы, редко бывают смуглы и желтокожи… Волосы у женщин спущены и заплетены, у мужчин подрезаны у ушей. Они с талиями тонкими, особливо женщины, редко же с толстыми. Они энергичны в труде, терпеливы в лишениях, на коне и в коннице смелы, проворны и быстры… Гостеприимны, любят чужеземцев, жизнерадостны. Если их бывает вместе два или три, лишения им нипочем, щедры, не щадят ни своего, ни чужого, сокровищ не копят; благоразумны, быстро-сообразительны, усваивающи, любят учение. Впрочем, с некоторого времени учением называют только чтение книг, письмо, пение церковное и светское и военную службу… Они уступчивы, помнят добро и за добро воздают добром, стыдливы, к добру и злу легко склоняются, опрометчивы, славолюбивы, вкрадчивы и обидчивы» [31] … Я шагал, любуясь проходящими мимо горожанами. Я любил их, но сердце мое щемило, и грусть напомнила мне, как в первый раз родилось желание убежать из этого города…
31
Из книги Вахушти «География Грузии» (Тифлис, 1904 г.).
Тот апрель был солнечным. Сидя у окна, я глядел на каш маленький, уютный дворик. Громко чирикали воробьи, облепившие ветки стройного кипариса. Пухлые соседские малыши усердно ковыряли землю игрушечными лопатками, наполняли ею зеленые ведерки и старательно тащили их в другой угол двора. Дети со всей серьезностью занимались своим делом, а с четвертого этажа доносились звуки рояля. Играл Гия, наш сосед, высокий, бледный и молчаливый блондин лет тридцати. Его голубые глаза холодно взирали на всех, словно не замечая никого вокруг. С первого взгляда он казался нелюдимым, из категории тех граждан, что никогда не здороваются с соседями. Пятнадцати-шестнадцатилетняя сестра Гии, вежливая, смуглая резвушка, училась в музыкальном училище играть на скрипке. Иногда брат и сестра устраивали что-то вроде домашнего концерта, и я, придвинув стул к открытому окну, с удовольствием слушал согласованные, почему-то всегда вызывающие грусть звуки рояля и скрипки. И в тот день я сидел у окна. Приятно пригревало апрельское солнце. Я наблюдал за ребятней во дворе и слушал рояль. Если бы Гия не спился, он бы далеко пошел. Я почти не знал его. Они переехали сюда год назад. Ни родителей, ни родственников у них не было. Та меленькая комната, которую они с сестрой занимали сейчас, принадлежала раньше одинокой старушке. После ее смерти туда вселилась многочисленная семья, перебравшаяся в Тбилиси из Рачи. Глава этой семьи, служил, если не ошибаюсь, директором рынка, а возможно, заведующим столовой, точно уже не помню. Этот директор, не успев к нам перебраться, приобрел синюю «Волгу», которую обычно загонял во двор, вызывая недовольство соседей, потому что машина загораживала вход с улицы. С этим заведующим столовой или директором рынка приехали двое его сыновей, плотных, краснощеких, здоровых и сильных мальчуганов, а всего с женой и родственниками их насчитывалось шестеро душ. Совершенно ясно, что этакой ораве было невмоготу жить в тесной комнате, тем более что они привыкли к простору и свежему воздуху. Соседи поговаривали, что зять нашего нового соседа работает заместителем министра или управляющим какого-то треста, он-то и перетащил этих рачинцев в Тбилиси. Наверное, так оно и было, потому что наш новый жилец отнюдь не производил впечатления незаменимого специалиста, без которого столица Грузии не могла обойтись. Когда они уехали, в ту комнату вселились Гия с сестрой. Эти привезли немногое, Рояль, стол, несколько стульев и раскладушки — вот и все их имущество. Соседка сообщила, что Гия продал нашему работнику прилавка свою великолепную трехкомнатную квартиру вместе с уникальной мебелью, а обмен, дескать, был простой формальностью, но я не верил этим сплетням. Та же соседка уверяла меня, что родители молодых людей были исключительно образованные интеллигенты, но после их смерти жизнь у детей пошла кувырком, Гия спился, но посмотрите, как дрожит над сестрой, вы замечали, как он с ней носится?
Что Гия пил горькую, я убедился
почти сразу, как они вселились в наш дом. В один прекрасный день мы столкнулись у парадного. Точнее, я шел домой и увидел — он стоит у парадного, а двое подонков из нашего квартала, которых я с детства знал и любовью не жаловал, наседают на него. Этот высокий белокурый мужчина выглядел в тот момент таким беспомощным, растерянным и бледным, что я пожалел его. Обеими руками он защищал карман длинного до пят макинтоша; в кармане, судя во всему, находилась бутылка.— Прошу вас, оставьте меня, у меня нет времени, — твердил он.
— Пошли, тебе говорят, — орал один из подонков по имени Рафик, которого я не переносил с детских лет. Куда они тащили моего беспомощного соседа, я не мог понять.
— Что вы хотите от этого человека? — спокойно и вежливо поинтересовался я, подходя ближе. В глазах Гии мелькнула искорка надежды.
— Ты что, его знаешь? — спросил Рафик.
— Да, знаю. Что вы к нему пристали?
— Так вот, не суйся не в свое дело, иди и не встревай!
— Что им от вас надо? Чего они прицепились? — спросил я у Гии.
— Водку требуют, вместе, говорят, разопьем, — беспомощно улыбнулся тот и посмотрел на карман, — а я не хочу с ними пить.
— Идите отсюда, — повернулся я к Рафику. Однажды, много лет назад, он уже получил от меня, поэтому сейчас я разговаривал с ним совершенно спокойно.
— А ты не пугай меня! — повысил голос Рафик.
— Убирайся, тебе говорят! — Я тоже повысил голос и толкнул его в плечо.
— Ах, вот как! Руки распускаешь?
— Проваливай отсюда!
В этот миг Гия вклинился между нами, обнял меня — он оказался выше на целую голову — и взмолился испуганным, дрожащим голосом:
— Прошу вас, оставьте, не стоит из-за меня ввязываться в неприятности…
Воспользовавшись минутой, Рафик с приятелем ретировались. Я и Гия остались у парадного одни. Волнение мое прошло, и я внимательно оглядел его. У него были крупные, красивые руки, которые он прижимал к груди, силясь что-то сказать, но волнение мешало ему. Бронзовому лицу очень шли зачесанные назад длинные золотистые волосы. Когда он обнял меня, пытаясь остановить, я подумал, что бог не обидел его силенкой, но вид у него был какой-то болезненный. Гия старался улыбнуться. Может быть, он был пьян, но я этого не заметил, только взгляд его поражал странной безвольностью.
— Я очень извиняюсь… Мы, кажется, соседи?..
Обычно он проходил мимо, не удостаивая меня даже взглядом, и я никогда не думал, что он замечает кого-нибудь.
— Я очень беспокоюсь… Как бы из-за меня вам не попасть в неприятную историю… Это такой народ…
— Об этом не беспокойтесь.
— Как мне отблагодарить вас? — стыдливо улыбнулся он и покосился на карман. — У меня есть водка, может быть, составите мне компанию?..
Пить мне не хотелось, но было интересно поближе познакомиться с этим странным человеком. Поэтому я не стал отнекиваться, и мы поднялись на четвертый этаж. Гия провел меня в комнату. Половину ее занимал черный блестящий рояль, на крышке которого стояла аккуратная стопка нот. На стене висели портреты миловидной брюнетки в белом платье и интересного мужчины артистической наружности.
— Это мои родители. Они были музыкантами. Отец — профессор музыки. И я музыкант. И сестренка моя собирается посвятить себя музыке, — объяснил Гия.
Поставив бутылку на рояль, он вышел в кухню за рюмками. В окно можно было увидеть здание, стоящее на противоположной стороне улицы, серое, с узкими окнами, и толстые электрические провода, натянутые между столбами. Еще виднелась макушка клена. Когда Гия вернулся, я по-прежнему рассматривал портреты его родителей.
— Странно, не так ли? — обратился он ко мне. — Мать моя была немка. Вам когда-нибудь случалось видеть такую смуглую немку? А я вот блондин, весь в отца.
Потом мы выпили по рюмочке и закусили конфетами, которые Гия принес на блюдце и поставил рядом с бутылкой. Пол, стол, стулья — все блестело в этой комнате. Я подивился чистоте, посчитав это заслугой сестренки Гии.
— Хотите, я вам сыграю Бетховена?
— Сыграйте.
Гия присел к роялю и взял несколько аккордов.
— Руки трясутся — сказал он, покачал головой, будто укоряя себя, налил водки, выпил и почти тут же забыл обо мне. Он играл, запрокинув голову, словно вдруг успокоился, отрешился от всего, ушел в себя, покинув этот свет, водку, Рафика, меня, и, все больше и больше бледнея, неподвижным взором уперся в потолок. Я стоял, облокотясь о рояль, и внимательно изучал этого человека, который умел так отрешаться от всего и которого десять минут назад трясли на улице какие-то подонки. Он уже не помнил обо мне. Пот выступил на его лбу, он забыл снять свой длиннополый макинтош, галстук съехал набок, а мне оставалось удивляться, как это я, человек довольно искушенный, иронично и подозрительно относящийся ко многим вещам, поддался его порыву, не слышал уличного шума, не помнил, что десять минут назад до того, как он сел за рояль, я жалел этого человека, скептически и несколько свысока поглядывая на него… Потом хлопнула дверь, в комнате появилась сестра Гии. Гия очнулся и оборвал игру. Последние звуки неприятно резанули слух, словно что-то рухнуло, погребая под собой ту незримую жизнь, которая только что дышала в этой комнате.
— Ты что так рано, Майя? — спросил Гия и почему-то виновато засмеялся, кинув взгляд на бутылку.
— Урок отменили, — холодно ответила Майя.
— Мы, Майечка, не пили. Это наш сосед и просто…
Майя вежливо поздоровалась со мной и скрылась на кухне.
…И вот в тот день, когда, сидя у окна, я смотрел на малышей, странная тоска сжимала сердце. Звуки рояля нагоняли горькие мысли, что этих невинных детей ожидает тяжелая и сложная жизнь. День этот глубоко запал в память. Помню, как раздался звонок. Наверное, тетка пришла, подумал я, выходя в переднюю. Спокойно отворил дверь и вздрогнул от неожиданности — оборванный смуглый мужчина лет пятидесяти, с потерянным и жалким лицом протягивал ко мне руку: