Расплата

— А в чем? — с удивлением спросил одноногий.

— Совсем в другом! — Антон с досадой махнул рукой.

Теперь все смотрели на него. Он сидел, положив на колени телогрейку.

Парикмахер поднял с кресла побритого и причесанного клиента. Тот надел на влажную голову фуражку, затянулся широким ремнем, расплатился, поблагодарил и, скрипя сапогами, вышел.

— Извольте! — пригласил парикмахер юношу в черном.

Тот сел в кресло и оглядел себя в зеркале. Осунувшееся лицо, воспаленные глаза, жидкая щетина четко выделяется на щеках и подбородке.

— Вам не жарко во всем черном? — угодливо спросил парикмахер, накидывая простыню.

— Нет, — холодно отрезал юноша.

Парикмахер был большим охотником до разговоров, но тут прикусил язык и молча занялся клиентом.

Было жарко.

Пока парикмахер готовил все необходимое, юноша стал прислушиваться к спору одноногого с бородачом.

— Неужели бог есть? — говорил одноногий.

Парикмахер взбил пену, направил бритву и принялся брить юношу.

— Кто его видел, если он есть?

— Его нельзя видеть, — сказал бородач.

— Интересно, почему? — с нарочитой наивностью спросил одноногий.

— Знаешь, что я тебе скажу? Ты о Моисее слыхал?

— О вашем Моисее?

— Да.

— Как не слыхал, слышал. «Моисеи в водичке плыл, переплыл и выплыл».

— Он вывел из Египта род еврейский. Около сорока лет таскались мы по пустыне. Говорят, бог возлюбил Моисея и сказал как-то ему: «Моисей, я имею до тебя дело, поднимайся ко мне на гору, — где-то есть такая гора, Синайской называется, — поговорить надо». Полез Моисей, чтоб тебе так жилось, как он полез, а что ему оставалось делать? Бог позовет — разве откажешься? Поднялся он на верхушку горы и разговаривал с богом, точь-в-точь, как мы с тобой. Только он слышал голос бога, а самого его не видел. И попросил Моисей: «Выйди, бог, покажись на минутку!» Но творец ответствовал: «Нельзя, Моисей, живой человек меня не увидит. А кто увидит, на месте ноги протянет».

— Выходит, я могу увидеть бога только после смерти? — воскликнул одноногий, победоносно озираясь. — Когда я умру, миляга, к чему мне бог? Ты мне его сейчас подай, а когда я умру, какая мне разница, есть он или нет? — громко разглагольствовал он.

— Ты и тому не веришь, что Иисус Навин солнце на небе остановил? — с упреком сказал бородач.

— Солнце?! А мухи — не хочешь! — обозлился одноногий.

— Тогда народ другим был, разве таким, как мы с тобой?!

Парикмахер молча ухмылялся. Между тем на улице собрались какие-то парни и поодиночке начали заглядывать в парикмахерскую. Потом от толпы отделился костлявый жидковолосый верзила. Он вошел в парикмахерскую — парикмахер в этот момент, склонившись, водил бритвой по шее юноши, — оглядел всех, присмотрелся к юноше — тот сидел, запрокинув голову на подголовник кресла, — рванулся к нему и, размахнувшись, наотмашь ударил его по горлу. Кресло опрокинулось, юноша навзничь растянулся в углу, но тут же вскочил на ноги. Нападающий успел вылететь на улицу. Парикмахер, выронив бритву и открыв рот, никак не мог прийти в себя. И прежде чем парикмахер смог выдавить из себя крик, прежде чем зашумели сидящие на скамье, прижавшиеся к стене от растерянности и страха — все это произошло в одно мгновение! — юноша кинулся к зеркалу, сорвал простыню и увидел, что кровь, залив все горло, стекает ему на грудь. Боли он не чувствовал и только подумал: «Сонная артерия». Оторвавшись от зеркала, он кинулся на улицу. Верзила, который воровски проник в парикмахерскую, теперь, так же воровски оглядываясь, бежал к грузовику. Юноша кинулся за ним. Дико закричала женщина. Прохожие переполошились, шарахались прочь при виде окровавленного человека, а тот изо всех сил гнался за длинным костлявым парнем. Юноша увидел, как тот вскочил в кабину, машина рванулась и понеслась, мотались незахлопнутые дверцы кабины. Юноша остановился, тяжело перевел дыхание, пошатываясь, пошел обратно, но, пройдя несколько шагов, прислонился к столбу. Затем он достал из кармана охотничий нож и раскрыл его.

— Зажми рану! — кричал столпившийся поодаль народ, но никто не решался приблизиться к раненому.

Откуда-то появилась Алиса, расталкивая толпу, бросилась к юноше, но тот не позволил дотронуться до себя и погрозил ножом:

— Не подходи!

— Что ты делаешь, брат, ты в своем уме?! Кровью истекаешь! — чуть не плача, уговаривала его Алиса.

— Оставьте меня в покое, — отчетливо проговорил раненый, — я не хочу жить!

Он стоял у столба, устремив глаза в небо, и походил на мученика. Постепенно все меркло и туманилось. Перед глазами плавали шарики, которые, начиная вертеться, разрастались до широких колец. Кольца исчезали и появлялись вновь, улетали вдаль и возникали снова, и снова уплывали и пропадали. Длинные широкие линии мелькали перед глазами, и высокие тополя на той стороне улицы превращались в эти линии и шатались. Юноша чувствовал страшную, пронзительную остроту этого необычайного превращения, мысленно понимал, что сейчас солнечное утро, но глаза видели только тьму, и он ощущал, что тело уже не принадлежит ему. Он не чувствовал тела, как своего, но разум, который сейчас словно существовал отдельно и самостоятельно, пока еще принадлежал ему, разум здраво воспринимал все, что происходило, и необычайность происходящего воспринималась, как необычайное… Потом он сполз на землю, свалился в пыль и почувствовал ту грань между душой и телом, тот промежуток, который, вероятно, ощущают только на пороге смерти. Тело исчезло, его не было вовсе, тьма загустела до полной черноты, предметы смешались, но разум, еще не оставивший его, подчинялся ему и четко воспринимал эту невыносимо тяжкую минуту… Силы покинули его.

Нож выскользнул из пальцев, юноша уронил голову, Алиса подбежала к нему и зажала рукой рану. Толпа сомкнулась тесней. Улица заполнялась народом.

— Что случилось? — спрашивали повсюду.

— Человека убили! — разнеслось по базару.

— Кто этот несчастный?

— Не знаем, приезжий какой-то…

Потом юношу подняли, уложили на чью-то подводу. Алиса, одной рукой зажимая рану, другой поддерживала его голову. Ее руки и новое праздничное платье были в крови. Народ расступился, и подвода направилась к больнице. Лошадь была стара, еле передвигала ноги.

— Дорогу, — кричал народ, — дайте дорогу!

У столба, где недавно свалился юноша, растекалась кровавая лужа. Все сторонились этого места, чтобы не видеть крови. Откуда-то прибежала свинья и, чмокая, принялась поедать кровь. Ее прогнали пинками. Бледный парикмахер, бородач, одноногий калека и Антон стояли у дверей парикмахерской. Парикмахера обступили люди, засыпали вопросами, а тот стоял с трясущимися губами, не в силах выдавить и слова.

— Ах, какого молодца загубили, — говорил Антон. — Ах, какого прекрасного человека ухлопали! Еще вчера он повел меня в поселок, угостил обедом, за все расплатился сам… Давеча на базаре угощал… Ах, до чего добрый, до чего замечательный человек был… Но что поделаешь?!

— Звали-то его как? — спросил одноногий.

Антон задумался.

— Не знаю, не назвался он.

Одноногий плюнул от негодования.

— Поил он тебя, милейший, кормил, неужели так трудно было поинтересоваться, как зовут его?!

6

Прошла неделя. Август катился к середине. Жара не спадала. Городок продолжал свою обычную жизнь. Со станции доносились гудки локомотивов, составы громыхали по рельсам. Утром люди шли на работу, вечером возвращались домой. Несмотря на сущее пекло, из окон ресторанчиков рвались песни любителей застолья. Не очень приятно пить в такую жару, но кого одолевает охота, разве им помеха жара? В общем, каждый был занят своими делами.

Все эти дни, как и всегда, Алиса с утра шла в больницу. Только Ясон больше не поджидал ее у подъезда с велосипедом, теперь девушку сопровождал Джемал. Студент Джемал был смуглым красавцем, изысканно вежливым, с хорошими манерами. Жил он в гостинице, у самой железной дороги. Из окна его номера виднелись железнодорожное полотно и маленький стадион, обнесенный кирпичной стеной. А дальше, за густыми купами деревьев простиралась пойма реки. Чем-то безгранично родным, вольготным, радостным и одновременно печальным, таинственным и манящим всегда веяло от нее. Однако Джемал никогда не задерживался у окна, глядя вдаль.

Дом, в котором жила Алиса, находился напротив почты. Окно ее небольшой, аккуратно прибранной комнаты выходило на главную улицу, а с балкона, на противоположной стороне, открывался вид на базар и дорогу, идущую к поселку. Уже второй раз в довольно позднее время замечали прохожие Джемала, стоящего на этом балконе, причем в комнате не горел свет, а из распахнутой двери доносилась музыка, там играла радиола.

По утрам Алиса и Джемал вместе шли в больницу. Они каждое утро встречались у почты, напротив дома Алисы. Эти встречи происходили на виду у всех. Потом они, весело болтая, шли по главной улице, здоровались по пути со знакомыми, особенно Алиса, — Джемал жил в этом городе без году неделя и своих знакомых мог пересчитать по пальцам, — они шли смеясь, весело болтали, около парка переходили на ту сторону проспекта и скрывались за дверями больницы.

Больница была в самом центре города, фасад ее побеленного двухэтажного здания выходил на главную улицу. Из окон виднелся городской, издавна запущенный парк. Вечнозеленые магнолии прикрывали ветвями эстраду, когда-то синюю, а теперь побуревшую и облупившуюся от времени. Прошлым летом здесь по вечерам гремел оркестр, и несколько пар кружились на площадке перед сценой. Танцевали в основном «стиляги», а остальные наблюдали за ними. Но каждодневный шум и музыка раздражали больных, поэтому танцплощадку перенесли на территорию Дома культуры, где проводились всевозможные массовые мероприятия. Теперь редко кто захаживал в парк по вечерам. Между парком и больницей лежал тихий переулок, воробьи щебетали и возились в листве деревьев. Больным доставляло удовольствие глазеть на деловую суету и жизнь других людей, в которой они не могли принять участия.