Расплата

— Ну и что же? Природой создано многое, но не все достойно любви.

— Все, созданное природой, надо любить.

— По-вашему выходит, что надо любить и смерть и мучения, ведь и они созданы природой?

— Смерть и муки неотделимы от жизни, необходимы ей и порождены ею. Поэтому следует с терпением принимать их, смириться с ними.

— Легко сказать, притерпеться…

— Человек ко всему привыкает, мой дорогой… ко всему.

— Человек может привыкнуть ко всему, кроме несправедливости. А сколько на свете несправедливого, с чем человек никогда не примирится?!

— Надо примириться, следует набраться терпения. Все, что сотворено, имеет полное право на бытие, ибо ниспослано свыше, поэтому ко всему следует приспосабливаться, даже с точки зрения биологии приспособляемость есть признак силы.

— Зато с точки зрения человеческой гордости и достоинства — слабость. Только достоинство украшает человека. Приспособленчество — низость.

— В подобной слабости и заключается сила духа, потому что гордость и достоинство мешают духу преодолевать соблазн и приближаться к богу. Случайно ничего не создается. Вот вы давеча гнались за юродивым ради забавы, а он так же любит себя, как и вы — себя, поэтому…

— Откуда вам знать, люблю ли я себя? — прервал юноша, взглянув мужчине в глаза.

— Это я так, к слову. Дороже собственной персоны ничего нет.

— Неверно! Может быть, я бы предпочел умереть вместо… вместо, допустим, своего брата.

— И подобное чувство вызвано любовью к собственному «я» и свидетельствует о вашей слабости. Смерть, в данном случае, самозащита от страданий. Неумение приспособиться — есть слабость. От роду немощен и слаб человек. А не имеющий гнезда и цели — слаб вдвойне. Любая тварь имеет свою нору. Птица вьет гнездо. И едва падут сумерки, как она устраивается в своем гнезде на ветвях, складывает крылья и смежает глаза, набираясь сил для грядущего дня.

Мужчина умолк. Юноша выбросил окурок.

— Хорошо, когда каждый волен делать все, что захочет, — сказал он.

— Да, хорошо, — ответил мужчина.

Юноша достал из кармана нож, раскрыл его, воткнул в землю и поднялся. Лицо его было серьезно, даже следа не осталось от недавней насмешливой улыбки.

— Еще лучше, что все это не так, — сказал он, — иначе был бы полный хаос.

— А разве сейчас не хаос? — возразил мужчина. — И сейчас хаос.

— Наверное, существует какая-то закономерность, не познанная до сих пор, — сказал юноша и, нагнувшись, вытащил из земли нож, сложил его и сунул в карман. Было совсем темно. Из лесу, временами нарушая ночную тишину, доносился таинственный свист какой-то птицы. Сквозь тучи, обложившие небо, но проглядывало ни единой звезды.

— Где вы живете? — спросил юноша.

— Здесь, в этой церкви, там так уютно.

Молодой человек взглянул на церковь, затем спросил сидящего на земле мужчину:

— Как ваше имя?

— Антон.

— Антон, не доведете ли вы меня до поселка? Я там никогда не был.

5

Из окна сколоченной из досок парикмахерской просматривалась вся улица. И часто, прервав бритье, тучный парикмахер засматривался на улицу, наблюдая, что там происходит; обслужив клиента, он сам выскакивал за дверь, окидывая улицу взглядом, потом возвращался, усаживал в кресло нового клиента, накидывал ему на грудь белую простыню, взбивал пену в никелированной плошке и долго правил бритву на широком кожаном ремне, прибитом к столику. За время этой процедуры парикмахер даже взглядом не удостаивал клиента, все его внимание было приковано к улице: не дай бог упустить какую-нибудь занимательную оказию.

День был воскресный. Парикмахер наблюдал, как торопились на базар выспавшиеся горожане. Затем он приступал к бритью, успевая перекидываться словом с мужчинами, сидящими здесь же на деревянной скамье, — большинство приходило сюда не бриться, а обменяться новостями. Народ за окном все шел и шел к базару, туда же катились арбы, повозки, фургоны, кое-кто уже возвращался, нагруженный снедью. Слышались нескончаемый шум, шарканье шагов, разговоры.

Торговля была в разгаре. Юноша в черном и Антон ходили между прилавками, проталкиваясь сквозь толпу, ненадолго задерживаясь у лотков. Юноша в черном покупал фрукты, которые они тут же съедали. Потом оба двигались дальше, некоторые из встречных оглядывались на юношу и смотрели ему вслед с удивлением и любопытством, пока тот не терялся в толпе. А юноша бродил по базару, явно придя сюда не для покупок. Антон спешил за ним, не отрывая глаз от светлых, золотистых волос спутника, стараясь не отстать и не потерять его из виду.

Потом оба вышли с базара и заглянули в парикмахерскую. Парикмахер на мгновение прервал бритье, не оборачиваясь, оглядел их в зеркале оценивающим взглядом и снова изогнулся над клиентом. Сидящие на скамье подвинулись, Антон присел. Юноша прислонился спиной к стене, скрестил ноги и закурил. На скамье сидели трое: Антон, одноногий мужчина и еще один — бородатый. Эти двое, пришедшие раньше, о чем-то разговаривали, но юноша не прислушивался к их разговору, наблюдая за колечками дыма от своей папиросы. Антон полуобернулся к говорящим, его так и подмывало вмешаться в разговор, да все не выпадало случая. Парикмахер брил седоватого мужчину.

— Эй, приятели, Мейра бежит сюда! — воскликнул парикмахер, опрометью вылетая за дверь. Бородач и одноногий тоже привстали, выглядывая на улицу. Юноша повернул голову. И только недобритый мужчина продолжал спокойно сидеть в кресле, упорно разглядывая себя в зеркале.

Парикмахер возвратился, размахивая бритвой.

— Видали, каким он сегодня вышел на базар!

— Он вчера шапку потерял, а нам без шапки никак невозможно на улицу выходить, — сказал бородач.

— Это почему? — поинтересовался одноногий.

— Закон не велит.

— На нем есть шапка, — сказал парикмахер.

— Надо думать, снова подарили.

Одноногий заспорил с бородачом.

— Что это за закон, если глядеть в корень? — насмешливо спросил он.

— Нам так писано.

— Кто же это вам писал?

— Господь, да продлит он твои дни.

— Хм, — ухмыльнулся одноногий, — а где он есть, господь-то?

— Чтоб мне и моим сыновьям так жилось, как он есть!

— Откуда тебе известно, есть он или нет?

— Надо верить, тогда будет известно.

— Ты скажи, кто доказал, что бог есть?

— Ты сам лучше скажи, кто доказал, что его нет? — разошелся бородач.

— Ишь ты, — только и нашел что сказать одноногий.

Парикмахер закончил бритье и теперь прикладывал к лицу клиента компресс.

— А вам известно, что вчерашним вечером кто-то отдубасил Шамиля? — спросил он.

— Какого Шамиля? — Одноногий встрепенулся.

— Того задиру, — ответил бородач.

— Шофера? — удивился одноногий.

— Да, да, шофера, — ответил парикмахер, — кто-то вчера так отделал его, что ой-ой-ой.

— Вот те на! — протянул одноногий. — А за что?

Парикмахер освежал клиента одеколоном.

— Как выяснилось, они к Мейре привязались, ну и… — Парикмахер поставил пульверизатор на столик и взял металлическую расческу.

— Мыслимо ли, из-за Мейры человека обидеть? — недоумевал одноногий.

— И Мейра — человек, — сказал бородач.

— Человек-то человек, да кому он такой нужен?..

— Разве дело в том, кому? — вмешался Антон, довольный, что уловил момент ввернуть словечко.