Распутье
Шрифт:
– Туранова не трогай. Он с первого дня войны со мной. Трижды ранен, но ни разу не ушел в лазарет.
– Хорошо. Неужели ты не понимаешь, Устин…
– Прошу без «ты», Макар Алексеевич! Называйте меня «господин поручик», вернее, «господин штабс-капитан». Еще не привык к новому званию.
– Как прикажете! Неужели ты не понимаешь, господин штабс-капитан, что иного выхода у России нет, как заключить мир?
– Если понимаю, что же прикажете делать? Царь пытался заключить мир…
– Затем, чтобы утопить Россию в крови. Нам не такой мир нужен. Нам нужен мир, где каждый бы получил свободу, землю, гражданские права.
– Разве
– У меня есть, но у других этого нет. Надо, чтобы было у всех.
– Да, Макар Алексеевич, не ожидал я от тебя такого поворота.
– А ты можешь ожидать, какой ты сделаешь поворот в этой коловерти? Придет час, когда ты встанешь на росстанях и не будешь знать, куда пойти, куда послать своего Коршуна. Увидел я его и обрадовался, будто дома побывал.
– Оставим восторги! А если Временное правительство даст народу и Учредительное собрание, и Советы, тогда что вы запоёте?
– Мы будем петь то же, что и пели, что вся власть народу, всё для народа. Временное правительство может и дать народу власть, чтобы поиграть в демократию. А когда его сторонники, если это только удастся, выиграют войну или успеют заключить мир, то попытаются сделать то же, что хотел сделать царь и его приспешники – задушить крамольников.
– А ты что молчишь, побратим?
– Макар дело говорит, а я слушаю.
– Макар Алексеевич, вы чей? Откуда и куда следуете?
– Направлен партией большевиков для работы с солдатами.
– Хорошо, выполняйте задание. Но прошу сию же минуту покинуть расположение моего батальона! Вы поняли? Сию же минуту, или я схвачу вас и прикажу расстрелять!
– Подымется рука?
– Должна подняться, когда дело касаемо всей России.
– Хорошо. До свиданья, господин штабс-капитан!
– До свиданья, Макар Алексеевич. А ты, Лагутин, останься. С тобой будет особый разговор.
– Нет, господин штабс-капитан, не след мне оставаться. Охолонь чуток, тогда и поговорим. Спокойной ночи!
– Ну что ж, идите отдыхайте. И верно, поговорим позже…
9
Март. Первый месяц весны, радостный месяц, если бы не война. Хрусткие лужицы по утрам, пора готовиться к пахоте. И мужики, которых загнали в окопы, жадно принюхивались к земле, грустили. Руки соскучились по мужицкой работе, сердца соскучились. Вздыхали, лениво стряхивая с ладоней землю.
Враждующие стороны молчали. Не война, а сидение в окопах. Никто не стрелял, никто не хотел идти в наступление. В окопах сидят кавалеристы полка Ширяева, занимает отрезок фронта и батальон Бережнова. С флангов – пехота, позади – артиллеристы. Тишина.
Еще одно тихое и морозное утро, которое, как и прошедшие, не предвещало боя. Но вот в окопах зашевелились солдаты. Гул, топот ног, шорох земли…
Устин поспешно оделся, выскочил из блиндажа, остановился на бруствере. Из окопов выползали российские солдаты, выползали без оружия и кучно шли в сторону германских окопов. И оттуда тоже выходили солдаты в мышиных шинелях. Устин понял, что началось братание. Кто его подготовил? Всё ясно, впереди русских шли Пётр Лагутин, Гаврил Шевченок и еще с десяток предводителей. И вот стенки сошлись. Остановились на ничейной полосе. Минуту постояли друг против друга, затем с ревом и криком смешались. Нет, это был не кулачный бой, это встретился мужик с мужиком. Солдаты обнимались, целовались, трясли руки, хлопали по плечам, плакали. До Устина
доносилось:– Рот фронт!
– Мир! Дружба!
– Пах-пах нету!
– Гутен морген!
Смешал бог языки, но можно руками и глазами договориться.
Потемнело в глазах у Устина, голова пошла кругом. Предательство! Разве не от пуль этих людей погибли его лучшие кавалеристы, друзья? Разве не эти люди подняли меч против России? Закачался. Сколько крови, и всё напрасно! Разум помутился. Бросился к пулемету, чтобы дать очередь по своим, по врагам, все они сволочи, все они предатели! Большевики! Бей гадов! Припал, сейчас полыхнет послушный пулемет… Но…
На Устина навалились, скрутили…
Русь, послушная и покорная Русь, покатилась в пропасть. Русь, которая месяц назад шла в бой, гнила в окопах – выпряглась! И та Русь, которая точила пушки и винтовки, тоже перестала быть послушной. И та Русь, что брела по распутью, по пыльным дорогам, брела с суковатой палкой, с сумой за плечами, тоже вздыбилась. Страшно. Старая Русь преобразилась! Отбросила суковатую палку, подняла винтовку, но не против германца-мужика, а против своих же.
Устин очнулся в блиндаже.
Значит, всё. Значит, нет уже России, а есть толпа непослушных солдат. И у солдат давно исчезло смирение. Суровы стали лица, тяжел и решителен взгляд. Погибнет, пропадет Русь!
В блиндаж влетел полковник Ширяев, заорал:
– Ты, командир гвардейского батальона, ты, прославленный солдат, как ты позволил брататься с врагом?
Эко не к месту, не дал додумать, что будет и как. Вскочил Устин с нар, зло посмотрел на Ширяева, тихо ответил:
– А вы пойдите и верните. Идите, идите. Запретите им брататься. Я не смог. Да и не смогу. Туранов, а моя рота ушла ли?
– Нет, господин штабс-капитан, она с вами.
– Вот вам и ответ, господин полковник. Но ежли бы ушла и рота, то я тоже промолчал бы. Все хотят жить, и германец тоже. Идите и поговорите с солдатами, может быть, вас поймут. Я говорить не умею. Хотя дед Михайло учил меня риторике, но не доучил, видно. Стрелять умею, рубить тоже, командовать, ежли солдат послушен. На большее неспособен.
В России будто бы тишина. Но не верит Устин той тишине, он уже слышит дикое и заполошное: «Бей! Круши! Мы старый мир разрушим…» А что будет затем? Вчера прищуренный глазок винтовки смотрел в спину Устину. Обернись Устин, и пуля вонзилась бы между лопаток. Чувствовал, но не обернулся. Не нажал на спуск стрелок. Может быть, струсил, а может быть, пожалел мужицкого офицера? А сегодня этот мужицкий командир чуть не полоснул из пулемета и по тому неизвестному стрелку, и по своим ребятам. В глаза им не может смотреть Устин, и потому, что они братались, и потому, что он, командир, чуть их не убил.
– Ромашка, кто видел, что я бросался к пулемету?
– Я и Туранов, остальные глазели на братание.
– Страшно мне, Ромашка. В Питере били своих, здесь я чуть не оказался карателем. Но ведь и наши неправы… Брататься с врагом! С теми, кто убивал наших! Это всё равно, что руку убийце подать.
Опомнись, Русь, остановись, присядь на придорожный камень, подумай! Еще есть время подумать. А если без дум, то превратишься ты в разворошенный муравейник. Это жутко, Русь! Это страшно!
Пришло письмо от Колмыкова. Он писал, что, мол, работы по горло, занят организацией антибольшевистской армии, чтобы преградить путь большевизму, который может хлынуть и на Дальний Восток.