Распутин. Тайна его власти

«Письмо кузена было для Мамы как гром среди ясного неба», — рассказывала Вырубова. «Как он осмелился вмешиваться в нашу жизнь — ни у кого нет такого права!» — неистовствовала царица. Она была убеждена, что написать письмо Вильгельму подсказал брат Генрих (который был женат на сестре Александры — Ирене).

«Кто дал ему право? Как они посмели! А этот Илиодор — предатель, иуда! Старец заботился о нем, как о любимом брате — а теперь он его предал…»

С укреплением позиции священников рос фронт противников Распутина. Наряду с политическими и общественными деятелями в защиту отлученных от церкви пастырей выступил и некий Бадмаев. У этого в равной степени загадочного и ослепительного человека они нашли не только поддержку, но и приют.

Всегда в длинном шелковом кафтане и мягких кожаных сапогах, Петр Александрович Бадмаев, урожденный Жамсаран, снискал славу одной из самых таинственных фигур своего времени. Поговаривали, что он не только мог лечить скрытые болезни, но и знал секрет вечной молодости. Он был вхож как в клику Распутина (хотя это не исключало того, что оба мужчины никогда не видели друг друга, как утверждали имеющие к ней отношение люди), так и в окружение царя через Вырубову.

Остается фактом, что этот бурят из Восточной Сибири учился в Петербурге, затем при содействии будущего царя, Александра III, принял православие и, наконец, был назначен им на должность политического советника по вопросам Восточной Азии.

Его исследования были многообещающими: в 1893 году, за несколько лет до начала русско-японской войны, он предсказал конец маньчжурской династии. Однако его прогноз, что это якобы открывало России путь к мирному присоединению Китая, Тибета и Монголии, оказался ошибочным. Как можно было расценить факт, что на одну только политическую пропаганду среди бурятов и установление экономических и политических контактов с монголо-китайской элитой он получил два миллиона рублей?

Бадмаев вскоре компенсирован свой политический провал выгодными сделками — концессией железной дороги — и, находясь в русской столице, начал вспоминать о преимуществах своего происхождения. Он преподавал монгольский язык в петербургском университете и имел возможность применить на практике свои знания целебных тибетских трав и методов лечения. Его считали подозрительным, потому что он всегда умел соединить свои методы лечения с влиянием и интригами. Из дневника Вырубовой явствует, что обычно Бадмаев готовил свои порошки и для лечения членов царской семьи.

Из дипломатически составленного письма Бадмаева царю можно понять, что он своим вмешательством не хотел ни с кем испортить отношения. Разумеется, о Распутине он говорит не иначе, как «господин Новый», не называя его по имени и отчеству. Это письмо отражает настроение в столице: «Ко мне обратились с просьбой посодействовать спокойному отъезду епископа Гермогена. (…) Газеты набросились на господина Нового. Они напечатали комментарий господина Нового и хотят, чтобы я прокомментировал позицию епископа Гермогена и иеромонаха Илиодора. Я просил их молчать о господине Новом до отъезда. Я сказал им, когда Государь узнает правду, он сам объяснит вопросы, которые занимают всех.

(…) Ведется всеобщая вредная полемика. Действительно ли известен Вам, уважаемый Государь, эпизод, происшедший между господином Новым и епископом Гермогеном, иеромонахом Илиодором и двумя свидетелями? Епископ Гермоген и иеромонах Илиодор — религиозные фанатики, глубоко преданные царю, которые сочли необходимым убедить господина Нового больше не посещать царский дом.

По их мнению, господин Новый, как, очевидно, всем известно, не обладает истинной святостью и возбуждает умы доверчивых подданных, не понимающих, почему он может свободно приходить к Вашему Величеству.

По словам епископа Гермогена и монаха Илиодора, он поклялся перед образами, что больше не будет ходить в царский дом. Оба (Гермоген и Илиодор) убеждены, что их ссылают, потому что они вынудили господина Нового поклясться в этом перед образами, и что господин Новый Вашему Величеству рассказал по-другому, чтобы вызвать по отношению к ним царский гнев.

Поскольку ко мне постоянно обращаются лица всех слоев общества, из духовенства, политиков, представителей Государственной Думы, я, как сторонний наблюдатель, считаю, что можно было уладить дело просто и спокойно, не будоража умы…»

Бадмаев также пишет письмо Владимиру Александровичу Дедюлину, дворцовому коменданту, с просьбой повлиять на царя, чтобы тот не применял силу при высылке Гермогена и позволил ему и в случае с Илиодором, хотя это будет несколько сложнее, помочь в принятии «гуманного и достойного решения, несмотря на то, что с точки зрения интересов государства было бы важно потребовать повиновения обоих лиц…»

Дедюлин отвечает: «Сегодня я в задушевной форме поговорил с хозяином (царем) по поводу Вашей просьбы, и благодарю Вас за услуги в отношении Гермогена, который действительно безгранично предан государю и церкви и при этом превратился в настоящего революционера, (…) но что касается Илиодора, то Ваше письмо меня не убедило, и я не верю ни в его святость, ни в преданность царю и России. Он — фанатик, который не может жить без скандалов и публичных интересов. Он никогда не будет полезным, а только принесет вред…»

Бадмаев рекомендует Илиодору направить Николаю II объяснительное письмо, которое хочет передать ему вместе с письмом Дедюлина. Но события неожиданно принимают иной ход. В конце 1912 года оба самых серьезных противника Распутина покидают столицу. Распутин одержал победу над своими злейшими врагами.

Феникс из пепла…

Но даже после отъезда Гермогена нависшие над Распутиным тучи не рассеялись. Известный публицист М. Н. Новоселов пишет в «Голосе Москвы» статью под заголовком «Выкрик одного простого ортодокса»:

«„Quousque tandem abutere patientia nostra?“ [42] Эти слова возмущения вырываются из груди православного русского при виде хитрого интригана, который как святой компрометирует святых перед церковью, ненавистного преступника души и тела — я имею в виду Григория Распутина. Как долго еще будет смотреть Священный Синод, который делает уже это много лет, на криминальную трагикомедию, которую перед вашими глазами глупо и бесталанно разыгрывает авантюрист?…»

Царь настолько рассержен бурей, поднявшейся в мире петербургской прессы, что, забывая об одном из основных прав, дарованных им самим конституцией 1905 года, а именно о свободе слова, вызывает к себе министра юстиции и министра внутренних дел и обязывает их «покончить с этими скандалами».

42

«Как долго ты хочешь злоупотреблять нашим терпением?» (Цицерон, речь против Каталины).

Министры не знают, что делать. Министр внутренних дел решается лично попросить ведущих главных редакторов в своих публикациях не касаться личностей царя, царицы и Распутина. Когда ему частично удается с помощью угроз министра юстиции наказать штрафами выпады против «сферы интимных отношений» династии, начинает активизироваться Дума, которая видит в этом попытку вторжения в основное право, дарованное конституцией. Лучшего аргумента для перехода в наступление неконсервативным фракциям в парламенте правительство и не могло придумать: в срочном запросе министру внутренних дел они хотят выяснить, что он предпринял для сохранения основного закона страны — конституции. Дело Распутина снова становится политическим.

В это смутное время Распутин делает многозначительные записи-намеки в своей тетради, которая стала известной как «Дневник». Он собственноручно надписывает тетрадь (обычную школьную тетрадь с поучительной цитатой из А. С. Пушкина на обложке) как «Дневник». В сущности, это просто бессвязные записи. Даже для русских их трудно расшифровать не только из-за необычной формы букв, но из-за выдуманного правописания слов, которые только частично связаны друг с другом, поскольку Распутин пишет на слух, а знаков препинания не знает. Но даже после расшифровки записи остаются загадочными. Их можно понять, только зная закулисную подоплеку того времени.