Распутник

Я знаю, что зависть — это грех и страстные желания тоже. Но не могу перестать хотеть того, что есть у других. И для себя, и для моих сестер.

Без подписи.

Долби-Хаус, июнь 1825 года».

Письмо не отослано.

Она начинает влюбляться в собственного мужа.

Пугающее осознание пришло, когда он помог ей забраться в карету, сел рядом и дважды стукнул по крыше, давая сигнал кучеру.

Она влюблялась в ту его часть, что каталась на коньках, играла в шарады, дразнила ее игрой слов и улыбалась так, будто она единственная женщина на земле. Она влюблялась в доброту, прятавшуюся под грубоватой внешностью.

А какая-то ее часть, скрытая и незаметная, начинала любить и все остальное в нем. Она не знала, как умудрилась полюбить его целиком. Его слишком много. Пенелопа вздрогнула.

— Замерзла? — спросил он, уже укутывая ее одеялом.

— Да, — соврала она, прижимая к себе шерстяное одеяло и пытаясь не забыть, что этот мужчина, этот самый добрый, заботливый человек, беспокоящийся о ее удобстве, — это всего лишь одна сторона ее мужа.

Та, которую она любит.

— Скоро будем дома, — пообещал он, придвигаясь ближе и обнимая ее за плечи теплой, словно стальной рукой. Как она любит его прикосновения! — Тебе понравился сегодняшний день?

Все в ней затрепетало — вопрос прозвучал как обещание, и щеки ее невольно порозовели, как она ни старалась отдалиться от него и чувств, которые он в ней вызывал.

— Да. Играть в шарады с моими сестрами всегда весело.

— Мне твои сестры понравились. — В темноте это прозвучало совсем негромко, скорее пророкотало. — Я с радостью принял участие в игре.

— Я думаю, они обрадовались, что у них появился брат, который им по душе, — отозвалась Пенелопа, думая о своих зятьях. — Мужья Виктории и Валери менее интересны.

— Мне понравилось играть в шарады. Все равно что стать частью семьи, — неожиданно признался ее муж.

Это прозвучало так искренне и так неожиданно, что на глаза Пенелопы навернулись непрошеные слезы. Она поморгала, прогоняя их, и сказала просто:

— Тебе всегда будут рады у моих сестер, милорд. Я уверена, что обе они с удовольствием примут тебя как брата... да еще учитывая твою дружбу с лордом Тоттенхемом и... — Пенелопа внезапно замолчала.

— И? — подтолкнул ее он.

Она вздохнула.

— И тем, что ты можешь помешать Пиппе стать леди Каслтон.

Майкл тоже вздохнул, откинул голову на спинку сиденья.

— Пенелопа... не так-то это просто.

Она замерла. Высвободилась из его объятий и сразу ощутила холод.

— Ты имеешь в виду это не послужит твоим целям?

— Не послужит.

— Почему для тебя так важно быстрее выдать их замуж? — Он молчал, и Пенелопа сама заполнила молчание: — Я пыталась понять, Майкл... но не вижу смысла. Как одно связано с другим? У тебя уже есть доказательство того, что Томми незаконнорожденный... — И внезапно поняла. — У тебя его еще нет, верно?

Он не отвел глаз, но и не сказал ничего. В голове у нее вихрились мысли, она пыталась уловить смысл соглашения, того, как это все было организовано, логики происходящего. А собственно, кто участники этого договора?

— У тебя его нет, оно у моего отца. И ты расплатишься с ним тем, что выдашь замуж его дочерей. Товарообмен.

— Пенелопа... — Он подался к ней.

Она прижалась к дверце кареты, отодвинувшись от него как можно дальше.

— Будешь отрицать?

Он оцепенел.

— Нет.

— Значит, вот оно что, — с горечью произнесла она. — Мой отец и мой муж вступили в заговор, чтобы сбыть с рук и моих сестер, и меня. Ничего не меняется. И выбор прост, да? Или репутация моих сестер, или друга. Или один, или другие.

— Сначала так оно и было, — согласился он. — Но сейчас... Пенелопа, я не позволю погубить твоих сестер.

Она вскинула бровь.

— Простите, что я вам не верю, милорд, поскольку с момента нашей встречи вы слишком часто угрожали этим самым репутациям.

— Больше никаких угроз. Я хочу, чтобы они были счастливы. Чтобы ты была счастлива.

Он может сделать ее счастливой. Звучит заманчиво. Мысль пронеслась в голове, и у Пенелопы не возникло ни тени сомнения. Этот мужчина умеет сосредоточиться только на чем-то одном, и если он решит наполнить ее жизнь счастьем, то непременно преуспеет. Но это на карту не поставлено.

— Отомстить ты хочешь больше.

— Я хочу и того, и другого. Я хочу получить все.

Пенелопа, внезапно почувствовав раздражение, отвернулась и заговорила в окно кареты:

— О, Майкл, кто и когда сказал тебе, что ты можешь получить все?

Они целую вечность ехали молча, а когда карета остановилась, Майкл вышел и повернулся, чтобы помочь спуститься ей. И пока он стоял там в тени кареты, с протянутой к ней рукой, ей вспомнилась та ночь в Фальконвелле, когда он предложил ей свою руку и свое приключение, и она приняла все, думая, что перед ней по-прежнему тот мальчик, которого она когда-то знала.

Но это не так. От того мальчика ничего не осталось... он превратился в мужчину, состоящего из двух половин — добрый защитник и порочный искупитель. Ее муж.

И, да поможет ей Господь, она его любит. Как ни странно.

Все эти годы она ждала этой минуты, этого откровения, уверенная, что оно полностью изменит ее жизнь, и от восторга расцветут цветы и запоют птицы. Но любовь эта получается какая-то сложная. Скорее мучительная.

Пенелопа вышла из кареты сама, не опираясь на его сильную, обтянутую перчаткой руку, поднялась по ступеням и вошла в холл городского дома, где не было ни единого слуги. Майкл шел следом, но она, не задержавшись ни на мгновение, направилась прямиком к лестнице и стала подниматься наверх.

— Пенелопа, — позвал он ее снизу, и она зажмурилась, не желая слышать свое имя, срывающееся с его уст и своей нежностью причиняющее ей такую боль.

Она не остановилась.

Он медленно шел следом, сначала по лестнице, затем по длинному темному коридору до ее спальни. Она оставила дверь открытой, зная, что он войдет, даже если она запрется изнутри, и пошла к туалетному столику, на ходу снимая перчатки и аккуратно положив их на стул. Он закрыл дверь за собой и повторил:

— Пенелопа. — В голосе прозвучала твердость, требующая повиновения.