Расшифровано временем(Повести и рассказы)

— Майор Левицкий… Виктор Николаевич, — генерал читал уже по бумажке, — 1915 года рождения, военный переводчик. Офицер отдела по разложению войск противника. — Он поднял голову. — Вам придется заняться цивильными немцами. В особенности — после всего. До конца войны осталось несколько дней. Верится, а? — он опять снял пенсне. — Вот… Подробные инструкции получите у полковника Щербатова. Дело нелегкое. Тут понадобятся и другие слова, и другие эмоции. Вы поняли?

— Да, товарищ генерал.

— Учтите: другие слова и другие эмоции! В материалах, которыми мы вас обеспечим, их нет. Все это придется отыскивать в себе. Заново.

— А если не отыщутся? — встречая взгляд генерала, спросил Левицкий.

— Что, я вас лозунгом убеждать должен? Нужно, майор!

«А лозунг-то есть. Подходящий, — подумал Левицкий. — Да и лозунг-то чей! Гейне! „Всякое время имеет свои задачи, и, решая их, человечество движется вперед“. Они выбросили имя этого человека из своей истории, вычеркнули и забыли. Сейчас, когда все рухнуло и пришло возмездие, вспомнив, не постеснялись бы на каждом доме приклеить эту фразу, чтобы уберечься от нашего гнева, спрятаться за нею. По-фарисейски, мол, „всякое время имеет свои задачи…“».

Генерал не знал Гейне так доподлинно. Он просто приказными словами втолковывал Левицкому его новые обязанности.

— Вы можете не спешить к себе в часть. Отлежитесь здесь, если желаете, — сказал генерал. — У меня все, майор. Вы свободны.

К полуночи Левицкий закончил все дела у полковника Щербатова, получил у него необходимые печатные материалы и инструкции, узнал у дежурного офицера последнюю сводку и вышел во двор. Небо было черным, в звездных проколах. Левицкий прислушался к боли в желудке, словно это должно было решить его дальнейшие действия. Впрочем, он действительно прикидывал: то ли в самом деле отлежаться здесь, то ли двинуться немедля к шоссе. Надо бы так, конечно! На попутную, чтоб побыстрей добраться к себе, пойти в санбат к Анне Михайловне… Снять боль…

— Товарищ майор, товарищ майор! Вернитесь-ка на минутку! — окликнул его выбежавший дежурный офицер.

— Что еще? — морщась, спросил Левицкий, входя в комнату.

— Такое дело, — посмеиваясь, качал головой дежурный. — Прибыло пополнение, пятеро лейтенантов. Пацаны, я вам скажу, натуральные пацаны, — весело скалился он. — Прямо из училища… Дак чуть не заблудились! У них назначение в вашу часть. Спешат. Хотят еще на войну поспеть. Прихватили бы вы их, товарищ майор. А? Сами-то они, чего доброго, опять заблудятся в этой чехарде. Немцев-то полно по лесам да проселкам разбежалось. Не ровен час.

«Надо же! — подумал Левицкий. — Няньку нашел».

— Ведь в вашу часть, товарищ майор, — напомнил дежурный, чувствуя, что Левицкий будет отказываться. — Боязно за них. Школяры безусые.

— Где они, эти… лейтенанты, что ли? — выдавил Левицкий.

— Да в соседней комнате чаи гоняют, — дежурный быстро прошел к двери.

Они действительно пили чай, пятеро мальчишек с лейтенантскими, торчком, новенькими погонами. Вскочили. Вытянулись. Форма свеженькая, ни складочки, ни стертости. Ремни и портупеи не потеряли глянца, топорщились необмятые кобуры.

— Вот, товарищи лейтенанты, поступаете в распоряжение товарища майора, — упреждающе сказал дежурный. — Он вас до самого места доставит, на самую войну, — хмыкнул он и козырнул.

Они все еще стояли, открыто и любопытно глядя на Левицкого, тужились в строевой выправке, которая в училище считалась, наверное, верхом офицерского достоинства.

— Садитесь, — устало сказал Левицкий. Ему тоже вдруг захотелось чаю, но вспомнил, что сахар у него вышел, а они, конечно, начнут предлагать свой. «Ладно, без чая будет», — решил он и сказал:

— Что же вы? Пейте, остынет.

— А мы уже, товарищ майор!.. Мы готовы! Когда выступать? — поспешно затараторил один — рыженький, с большими розовыми ушами.

Остальные согласно и радостно закивали, хотя перед каждым стояло еще по полкружки недопитого чая.

— Выступать когда? — переспросил Левицкий и задумчиво оглядел их. — Выступим… — не сразу ответил он, словно примеривался к ним взглядом, наконец спросил: — Вы где устроились?

— Нигде, — удивленно сказал за всех рыженький. — Мы думали немедленно двигаться к фронту.

— А кипяток у вас есть? — Левицкий заметил на подоконнике порожнюю бутылку из-под мозельвейна с воткнутым в горлышко оплывшим свечным огарком.

— Есть. В двух котелках, товарищ майор.

Проливая на руки и на пол булькающий в бутылке кипяток, Левицкий кое-как наполнил ее, заткнул тем же огарком.

— Что ж, воинство, пошли спать, — сказал, заметив при этом, как огорчительно сжались лица лейтенантов.

Когда шли через двор — он впереди, смешно, с бутылкой в руке, они, поотстав, цокая по брусчатке подковками необношенных сапог, — Левицкий слышал, как лейтенанты о чем-то шептались, перебивая друг друга, вроде спорили.

Устроились в том же флигеле: он на прежнем месте, они — у торцовой стены на нарах, где по-детски долго укладывались, возились и опять горячо шептались.

Левицкий сунул под гимнастерку бутылку, лег на бок, прижав ее к животу. Вскоре от тепла стало легче: боль вроде собралась в комок и сидела уже в одной точке. Он не догадывался, что был тот случай, когда ему нужна не теплая бутылка-грелка, а пузырь со льдом.

Засыпал он медленно, то опускаясь в сон, то поднимаясь в явь, и в эти минуты думал о том, что зря застрял здесь на ночь, хотя то, что подтолкнуло его остаться, имело причину, однако была она столь еще смутна, как ощущение, что обдумывать ее он не спешил.

Было тепло, боль отступила. И он снова вспомнил ту немку, ее белые руки, спокойное, чуть скуластое лицо и дымчатые волосы на плечах. И, может быть, впервые за четыре года он подумал о женщине. Неужели уже тогда, когда смотрел на нее, в его глазах дымилось это желание?! И она прочла его?! Но как? Пришел победитель и требует дань? Но почему это чувство вызвала в нем именно эта женщина, немка?! Ведь немало иных проходило рядом за минувшие годы, с близкими и привычными именами, которых можно было запросто окликнуть?..

Туман свежего утра зыбкими полосами сползал с канала и поймы. До самого леса шла зеленая кучерявина мягкой травы, отглянцованной предзоревой росой. Был конец апреля. Умиротворенность и сонный покой только что явившегося дня ощущались в мерном плеске воды, в поклонных движениях тугими шеями двух коней, редко и лениво ступавших по лугу.

Было еще прохладно. Передернувшись до судороги в мышцах, Левицкий посмотрел на низкое белесое небо, углубившееся голубыми промоинами, и решил, что день будет жаркий.