Рассказ о брате (сборник)

— Проходите.

— Наверное, мистер Гордон Тейлор?

— Да.

— Вашего брата я бы уж точно узнал. Видел его по телевизору и в матчах, и в интервью. Он, кстати, сейчас у вас?

— Поехал за газетами. Вот — вот вернется.

— Ну так для начала побеседуем с вами.

Я провел инспектора в гостиную.

— Присаживайтесь. Я уже обо всем подробно рассказывал полиции. Добавить нечего.

— Может, и так. Но случай серьезный, и я хотел бы послушать все самолично. С самого начала, пожалуйста.

Я начал с того, как машина въехала на дорожку и Юнис заметила фигуру в свете фар.

— Непосредственно общались с миссис Нортон вы и ваша жена?

— Да. Брат и мисс Кэдби только видели ее.

— А знаете, у нас не зафиксировано, что точно говорила миссис Нортон.

— Вот что вас интересует. Не проронила ни словечка.

— Ваша жена наедине с ней не оставалась? Хоть ненадолго?

— Нет.

— А она дома?

— Я ее уговорил не вставать. Она еще спит. Не хочу беспокоить ее. На нее очень все подействовало.

— Это можно понять. Вам с братом того хуже досталось.

Хеплвайт, поерзав, подался вперед, аккуратные руки свесил между толстых ног.

— Миссис Нортон будут судить? — спросил я.

— Не понял?

— Да ведь очевидно — ударила она?

— Да, — признал он, — на кочерге не обнаружено других отпечатков пальцев. Только ее и Нортона, — он примолк, словно бы нехотя смиряясь с такой слишком уж очевидной разгадкой. — Да, наверное, ей предъявят обвинение.

— Непонятно, как это она.

— Кому ж ведомо, что творится за закрытой дверью между мужем и женой? Поговаривают, он бил ее.

— Про это и мы слыхали.

— При осмотре у нее на теле обнаружили синяки. Алкоголичка. Возможно, с душевным расстройством. Впала в крайность. И кинулась на него. Само действие не отнимает и минуты, но вынашивала она его, может, годами. — Мы услышали, как стукнула входная дверь. — Брат?

— Наверное.

— Надо и с ним поговорить.

— Пойду позову, — я встал. — Между прочим, нам спасенья нет от репортеров. Бонни, сами знаете, знаменитость, а последнее время его имя без конца мелькает и газетах.

— Как только миссис Нортон предъявят обвинение, дело становится sub judice, — сказал Хеплвайт. — Тогда у газетчиков есть право помещать лишь сухие факты. Попробуйте отвадить их таким способом.

— Спасибо. Пойду за Бонни. Хотите поговорить с ним наедине?

— Желательно.

Юнис, забравшись с ногами на диван, читала газету. Я подумал, что Бонни на моем месте давно бы выдворил девицу. Но я чувствовал себя странно непричастным к случаю на кухне. Я понимал, что выгляжу дураком, позволил ей завладеть инициативой, и мне не раз еще придется пожалеть об этом, но пока что я словно отрешился. И все-таки надо ж, какая дрянь девка! Есть ведь и другие способы охладить мужчину. Эта же пустила в ход эдакую хитрую издевочку!

Я пролистал журнал. Реклама настольных дорогих часов в медном корпусе, кожаные «дипломаты», новая серия серебряных медалей, на сей раз в честь знаменитых битв и полков, страничка мод: манекенщиц снимали в глухой греческой деревушке — на заднем плане неуверенно ухмыляются крестьяне, которые на месте бы пришибли своих жен, вздумай те разгуливать в таких нарядах.

Телефон. Я машинально встал было, но тут же уселся снова.

— Проще снять трубку с рычага, — предложила Юнис.

— Тогда будет занято. А вдруг друзья позвонят?

— Так вы же все равно не берете трубки, какая разница?

— Будет желание — возьму.

— А еще женщин винят в нелогичности.

— Да уж никак не вас, Юнис.

— Жалко, что не комплимент.

— А мне сдается, вам безразлично.

— Допустим, — пожала плечами девушка.

Я отложил журнал и принялся за другой, по искусству. Скользил по строчкам, ничего не улавливая и не запоминая. Больше всего мне хотелось, чтобы вошла Эйлина, протирая глаза, улыбнулась: «Господи, так бы и спала все воскресенье! Кому кофе сварить?» И жизнь двинулась бы своим заведенным чередом. Мне и невдомек было, насколько, оказывается, я зависим от Эйлины. На Эйлине держится и строй и смысл моего жизненного уклада. Вину за перемену мне хотелось взвалить на Бонни, на его приезд: раньше у нас все клеилось. Но в трагедии соседей Бонни уж никак не виноват. Нет, вернее всего, Эйлина уже давненько потосковывает, а я не замечал.

Тучи рассеивались, в окне робко заиграло солнце.

Я пребывал в каком-то подвешенном состоянии. Никакой свободы выбора. Плетусь вслед за событиями. Таков и мой интерес к современному искусству. Сосредоточившись, я узнал из журнала про сериал из шести новаторских телепьес модного драматурга, про американский научно — фантастический фильм, нашумевший в Лондоне, про новую книгу молодого и уже популярного английского романиста, про феминистский роман какой-то американки. Все течет и совершается, минуя меня. В моей воле лишь высказываться: нравится — не нравится. Быть искренним и восхищаться или, завидуя, кисло морщиться. Самому мне недостает творческой активности выплеснуть талант, который, возможно, кроется во мне. Мне не дано воздействовать на кого-либо. Видно, навечно застрял в зрителях. Даже обучая, упираю я главным образом на устоявшиеся истины. Какая из меня личность? Типичная заурядность, только что образование может сойти за хорошее. Примерный сын, который не причиняет хлопот родителям, добропорядочный гражданин с правильными, в меру либеральными воззрениями, дрейфующий по реке жизни к пенсии.

На столе у меня громоздится стопка сочинений, надо их прочитать и выставить оценки. Ну их к черту! После проверю. А не успею, так на уроке сымпровизирую. Как же рассказывать коллегам о миссис Нортон, про то, как мы нашли Нортона? Легко? Небрежно? (Каких только соседей не попадается!) Или сострадательно, встревоженно? Беда в том, что я сам не в состоянии определить свои чувства к Нортонам: ни к погибшему, ни к его душевнобольной жене. Да, от событий у меня холодок по спине, но участники — люди… Ведь знал же обоих, пусть не близко. Симпатии не вызывали, наставить их на путь я не мог бы. Иные из моих коллег заботятся — что часто чревато неприятностями — о судьбе учеников из неблагополучных семей и ребят с физическими или душевными отклонениями. А я не считаю подобное своим долгом. Учу ребят чему обязан учить, а остальное уж дело родителей, сферы социальных служб, медиков, полиции. Почему я должен испытывать чувство вины, что не взваливаю на себя бремя, нести которое не приспособлен и не обучен? Нет, сегодня что-то цепочка мыслей у меня не выстраивается.

Телефон. На сей раз я решил ответить, но вернулся с полпути: звонки смолкли. Хлопнула дверь. Я опять расположился в кресле. В гостиную вошел Бонни.

— Гордон, тебя. Бранч. Имеется такой?

— Тед Бранч, да, — я поднялся. — Детектив ушел?

— Сей момент.

Я направился к телефону.

— Алло, Тед!

— Гордон, привет. Хотел с тобой опрокинуть по кружечке. Но если у тебя гости, не настаиваю.

— Пивка я б не прочь, да вот получится ли.

— К телефону брат подходил? Прославленный Бонни?

— Да, он.

— Прихватывай его, если желаешь. Слушай, мне б посоветоваться с тобой.

— Выбраться, Тед, сегодня сложновато. Ты где будешь?

— В «Ткачах».

— Ты в любом случае туда пойдешь?

— Ну а как же. Завсегдатай.

— Постараюсь быть.

— Ну давай. Около полпервого.

Я пошел наверх к Эйлине. На этот раз мне показалось, что она вправду спит. И я удалился.

— Помните, Юнис, акварель в кабинете? Которая вам больше всех понравилась? Этот Тед ее и написал, — сообщил я Юнис. — Такая вот проблема: и Эйлину не хочется тревожить, но и не хочется, чтоб она проснулась, а в доме никого.