Рассказ о брате (сборник)

— Я никуда не собираюсь, посторожу, — предложил Бонни. — У тебя, Юнис, какие планы?

— Испарюсь моментально, как надоем.

— Так давай оставайся? Держать со мной оборону. А Гордона отпустим — пускай смотается, разопьет кружечку со старым дружком. А? Днем я тебя отвезу. Желаешь — домой. Или сходим куда.

— С удовольствием. Я сговорчивая.

— Гляди мне, не облапошь!

— Поменьше остроумничай.

— Ах, дозволь мне острить, Юнис. Пожалуйста. Острить мне ужасно полезно.

— Только границ не ведаешь, да?

— О чем тебя спрашивал Хеплвайт? — повернулся я к Бонни.

— Наверняка о том же, что и тебя. Зато о футболе молол! Без удержу!

— А он в нем разбирается? — спросила Юнис.

— Да ну! — Бонни раскрыл газету на спортивной страничке. — А кто прилично разбирается-то?

9

— Пострижешься ты наконец, а? — напустился на меня Тед Бранч.

— Лучше скажи, кто тебя стрижет, — уж я с ним расправлюсь!

Навалившись локтем на стойку, Тед тренированнопривычным движением ловко скрутил сигарету. Был он в длинном плаще, под которым виднелась твидовая куртка и коричневые широкие брюки. Прическа очень жестких линий — на затылке и на висках волосы сострижены почти напрочь. Раз в три недели их подравнивает один и тот же мастер. Вы бы не удивились, узнав, что Тед художник и декоратор по профессии. Художник талантливый и тонкий. Возраст — около тридцати пяти. Мы дружим уже несколько лет, хотя, случается, не видимся месяцами.

— Ну, что будешь пить?

— Полпинты горького.

— Пинту.

— Нет уж, половину, я на машине и не намерен тягаться с этим, — я ткнул на кружку «гиннеса» у Тедова локтя.

Пока Тед заказывал, я осмотрелся. Помнилось мне, стены у «Ткачей» были кремовые, но табачный дым прокоптил их до буро — желтых. В соседнем зале посетители состязались в дарты, кое-кто сражался в домино. Женщин всего несколько. Здесь я бывал только с Тедом. Паб по соседству с его домом, от моего же в стороне. Тед не жаловал пабы, где, как он выражался, «шик да блеск», да и машины у него не было, ездил он на служебном фургончике фирмы. К тому же он клялся, что пиво тут — его качают по старинке ручными насосами — лучшее во всей округе, хотя сам пьет в основном бутылочное.

— Ну? Как у тебя и что? — спросил Тед.

— Знаешь, история вчера приключилась: у соседей убийство.

— Иди ты!

— Серьезно, — и я посвятил его в передряги минувшей ночи. Тед молча слушал.

— Черт возьми! Своей старушке воздержусь рассказывать. Еще опасных мыслишек нахватается!

— Как там, кстати, Бетти твоя?

— Известно как — в грустях. Как обычно. Считает, что уж если мне приспичило малевать, так рисовал бы поприбыльнее чего — ну открыточки хоть рождественские. Газетчиков теперь набежит! Ведь и братишка твой замешан.

— Утром уже один прискакал. Из «Глоба». Всячески старался подобраться к Бонни, выудить что закулисное о его неприятностях с клубом. Но так легко и просто Бонни не возьмешь.

— Обидно, что твой Бонни вечно угодит ногой в какую-то лепеху, — заметил Тед. — На поле он прямо кудесник. Лично я считаю, что ему в нынешнем футболе равных нет. Поэт!

— А вот этого, оказывается, недостаточно.

— Ему то есть?

— Да.

— И он схоронился от бурь у тебя. В самый пик сезона, — Тед пожал плечами. — Нет, не врублюсь.

— Недоумевают все. А больше всех сам Бонни. Что ж! Жизнь его, пусть сам и живет.

— А ты вроде футболом не увлекаешься?

— Не особенно. Но талант меня привлекает всякий. И меня наизнанку выворачивает, когда я смотрю, как Бонни пускает свой в распыл. Кстати, о таланте. Над чем сейчас трудишься?

— Да так, малюю всякое разное.

— Слушай, хотел я смету составить на ремонт нашей гостиной. Не прикинешь?

— Вызови лучше бригадира. У меня глаза с потолков не слезают с утра до ночи, нагляделся на них до ноздрей. Микеланджело столько не видал. Между прочим, потому и хотел повидаться, — он извлек из кармана сложенную газету и протянул мне, тыча в раздел объявлений. — Вот, гляди! Ассоциация искусств предоставляет несколько субсидий живописцам. Я подумал: может, попробовать? Подать заявку?

— А работа? Побоку?

— Кто ж мне отвалит в придачу к жалованью? Я не на лишний фунт зарюсь, меня соблазняет вольное существование.

— Долго ль продержишься на три тысячи?

— Достанет, надеюсь, чтоб, в конце концов, прояснить, чего я стою. Пока еще время не упущено. Я обойдусь, а Бетти работает.

— Не станет противиться?

— А это уж как старушке вздумается. Что не по нраву, проглотит. А в чем не разбирается, пускай носа не сует. Вон ты про брата сказал — жизнь его. Ну а эта — моя. И она проносится галопом. Порой прямо оторопь берет от бешеного ее аллюра. Надо хоть что-то успеть. Ремесло у меня есть. К потолкам вернуться никогда не поздно. Коль в другом провалюсь. А вдруг, кто знает, и без них перебьемся.

— Слушай, какие тут советы, раз у тебя такой настрой?

— А если подам на конкурс, напишешь рекомендацию?

— Это с удовольствием, это пожалуйста.

— Спасибо, — Тед отхлебнул «гиннеса» и, раздавив замусоленный, лопнувший окурок, достал припасы для следующей сигареты. — Ну, подъехали к главному. На субсидию ринется, сам понимаешь, свора понаторелых искусников, за спиной у которых художественные колледжи. Вот мне и охота убедиться, что я не пролечу, рыпаясь против эдаких. Вот как ты считаешь — потяну я?

— Думаю, вполне. Да, верно, новых горизонтов ты не открываешь, но…

— Ах, ты о том, что я не наколачиваю реек на древесные плиты и не плету узоры из унитазов, полные подспудного смысла? Словом, никакой тебе модерняги?

Я расхохотался.

— Да ну тебя, Тед! Не про то я! Великолепно ты понимаешь. Работаешь ты крепко, добротно. У тебя есть стиль, и видимо, его можно отточить, если на постороннее не отвлекаться. Разумеется, мнение только мое. А я-то в изобразительном искусстве не специалист.

— Правильно. Но ты, Гордон, один из немногих интеллигентов, с кем можно покалякать о живописи. Не густо у меня со знакомствами в сведущих кругах.

— Может, тебе же на пользу.

— Мне и самому так кажется.

— По — моему, — продолжал я, мы уже пересели за столик, где можно было беседовать, не надрывая горла, чтоб перекричать напористые переговоры бармена и клиентов, — выявил художник истинно свое видение мира — отыщет и своего зрителя, которому именно такой стиль доставляет удовольствие. Потому что другого художника, двойника, — нет. Талант нуждается в упражнении. У человека есть обязательства перед талантом. В этом мире, Тед, нет ничего прекраснее таланта. И самое горькое — талант несостоявшийся.

— Что говорить. Только порой уж очень тяжко не растерять веру. Когда работаешь вот так в одиночку и всем до лампочки — есть ты или тебя нет.

— Видишь ли, брось ты писать — в живописи не зазияет невосполнимая брешь. О полотнах, не созданных Тедом Бранчем, скорбеть не станут. Зато сколько людей будут благодарны за картины, которые ты написал.

Я пошел принести еще пива.

— А ты сочиняешь что? — поинтересовался Тед, когда я вернулся.

— Ничего выдающегося.

— Что же, не претворяешь свои же теории в практику?