Рассказы и сказки
Шрифт:
– Ну чего ты говоришь, Санька! Мы с тобой же вместе учились! Оценки одинаковые были. Я же тебя не заставлял в ментовку идти работать! Мне ведь тоже предлагали, но я-то отказался. А тебе тоже предлагали на завод идти, но ты отказался. Ну что, ты не знал, что в ментовке не платят ни хрена?
– Знал.
– Знал, что там говно будет?
– Знал. Да Игорюха, знаю я все. Знаю – сам все это я выбрал. И ты сам все выбрал. Непонятно только, почему так получается – что все у меня через жопу кувырком. Я ведь вроде правильно все делаю. Поменьше, поменьше – до рубчика лей, до затемнения. И должно быть как, я – старший лейтенант уголовного розыска, людей, блин, защищаю, ранен был два раза. И что? Толку
– А поче…
– Не, не перебивай! Ненавидит – если бы оно к нам относилось, как мы того заслуживаем, мы бы ой не так жили!
– Зря ты так, Саша. Государство всех ненавидит. И пенсионеров, и бюджетников, и нас, сельхозников. Все в дерьме живут. Все подвиг совершают. Неоплаченный.
– Сельхозники на ножи воровские не ходят. С человеческими отбросами не беседуют сутками. В кабинетах тюремных не ночуют.
– Задрал ты уже, Саша! Зато сельхозники чеченов из тюрьмы в школы не пропускают. Сельхозники с винтарями своими стоят потом возле школ, на ментов любуются!
– Игорь, ну зачем ты по больному режешь? Я, что ли, чеченов пропустил? Что, мои друзья в Чечне не воевали? Что, их в гробах не приносили оттуда? А ты видел эти гробы, а? А я видел, запаянные, как банки консервные. Тяжеленные.
– Это работа ваша! Ты знал куда шел. А дети в школу шли! И детские гробы намного легче ваших весят.
– Ладно, что мы это… Все я понимаю, Игорек. Все всё понимают. Давай выпьем лучше.
– Ой…Плесни мне сочку еще. Саша, мне ведь жалко тебя. Пропадешь ты здесь. Бросай свою ментовку нахрен, бросай! Это ладно, когда дед мой там служил, светлый образ дяди Степы, Анискина и Знаменского все вершил. Офицер милиции тогда королем был! А сейчас – ну все же понимают, кто виноват, почему чечены вместо тюрьмы на лихом коне оказались. И почему таджики средь бела дня наркотой торгуют. Взятку сунул – и все в порядке.
– Да сейчас не только в милиции все с головы на ноги встало. А голова-то совсем сгнила! Знает начальство и где Басаев, и где Масхадов прячутся. Чечня-то не такая большая. Знает, что школу захватят, знает, что метро взорвут. Все знает! Только команда поступила: пусть так будет! Сейчас, погоди.
– Ну вот, что тебе звонят посередь ночи? Ведь наверняка не любовница, а? По работе поди опять, какой-нибудь мудак. Да? Ну, что язык проглотил, на-ка, садани стакан. А то опять вижу, расстройчивость на тебя нахлынула. Во, правильно. Я чего говорю, то – ведь никто об этом не знает. Все-то думают – вы виноваты.
– Как же! Саша Голованов виноват! А про Президента все позабыли! Ты посмотри – все газеты, во всех газетах – дети в крови все! Начиная от «Правды» и кончая «Секс и Криминал»! Везде голенькие дети в крови! И на соседней странице – какой-нибудь «Наркоман изнасиловал столетнюю мать» или «Сибирская почтальонша спит с доберманом». Для кого это, а? Для родителей? Родителей порадовать, блядь? Или это для тысяч некрофилов, которые высунули свои слюнявые языки и трут свои вонючие яйца? А самый главный некрофил – это наш Президент!
– Ну вот, понесло. Саша, давай тему закроем.
– А чего! Чего бояться-то? Ждать пока всех перетрахают, взорвут и перережут? Знаешь, Игорь, вот немного еще ждать осталось. Ствол у меня в конторе в сейфе, ладно, здесь топор мясницкий есть. Выйдем на улицы, будем жечь костры. На фонарные столбы набросим петли и начнется! И не через год, не через месяц, а скоро! Завтра!
– Саша, Саша! Уймись, сядь. Кого ты вешать-то будешь?
– Не я, Игорь. Народ будет. А народ у нас на самом деле не пьющий и не дурак. Это так про него в телевизоре говорят. Народ сразу поймет кого – в петлю, а кого – на плаху.
– Ой, Саша, не надо.
– Чего не надо? Все пойдут! Напротив меня живет
Саша тоже, клоуном работает за копейки, подрабатывает в кабаках, чеченских деток смешит. Пойдет. Слева – Серега, дворником пашет на трех работах, всю семью кормит – побежит! Справа живет Ромка – слесарюга на шиномонтажке азерской – с монтировкой поскачет! А я – первым пойду. Первым, Игорь!– Саня, пить с тобой, блин – только праздник портить! Вредит тебе холостая жизнь – крышу всю срывает! Вот Катюха прие…
– Нету у меня праздника! Не приедет Катенька моя никогда! Метро вчера взорвали, слышал? Только что сказали: по клочкам кожи опознали – анализ ДНК делали! Ничего от нее не осталось, только вот, глянь! Смотри – часики остались только! Тик-так – идут еще, слышишь? Мало еще ждать осталось!
МАЛ И МЕДВЕДЬ
Когда-то, давным-давно, когда золотое яйцо мира было еще совсем юным, жили в наших лесах два брата.
Старший был высок ростом, не особо красив на лицо, покрытый мягкой бурой шерстью. Он и одежу не носил из-за этого – волоса спасали. Был он, не то что глупый, а скорее тугоумный. Даже не особенно говорил, скорее ревел (уж больно глотка у него была здоровая). Если чего надо, он и жестами мог объяснить, кому надо – все его понимали. Но силой его уж точно Боги не обидели: мог на бегу лося догнать, прыгнуть со всего скоку ему на хребтину и задавить в лапищах. Бортничать он тоже любил, за то даже ему имечко дали – Медведь, чуял он, где пчелы дупло облюбовали, куда лезть, а куда лучше и не соваться. Иногда он даже рыбарил. Долго сидел у воды, спокойно и внимательно вглядываясь в темную воду, и вдруг – щух! – и не углядишь огненосного рывка! – и вылетала наземь или на лед рыбина с растерянным рылом. Еще по весне, на березень, в роще выберет березушку посочней, поклонится, извинится, чиркнет когтем по стволу и пьет, целует-обнимает. А потом обязательно глиной замажет – чтоб не кровоточила.
Младший был светловолос, с короткой полумесячной бородой. Ходил он в полугрубых звериных шкурах, намертво сшитых жилами, в кожаных штанах и сапогах из собачьей кожи. Леса ему не нравились: темно в них больно да волгло, так и жил на опушке, до братана – пять минут бегу. Стояли у него ульи, была пара свиней на убой и хряк с хавроньей на семя, корова была. Охотиться он не жаловал: здоровьишком не вышел. Потому и мясо ел только по великим праздникам, если у кого на мед обменяет. Иногда только, если медовухи хлебнет хорошенько, в кустах спрячется с луком либо с пращей, и коли увидит какую зверюшку невеликую, что сдачи не даст, шибанет в бок и улыбается. Но зато кому что, а ему Велес дал на гуслях играть – никто лучше не умел. Как почнет их колдовать, струны стонут, сам поет-душу тормошит, все только и рты разевают. Звали его Мал, хоть и возрасту три десятка перевалил.
Братья дружить особо не дружили, но на праздники собирались, общались. Сядут так, на скамье, мед кушают, молоком запивают. Медведь лапами машет, мол, ульи твои – грех один. Пчела-то хоть и махонька, а волю любит. Мал ему:
– Род его знает, живет вроде, мед дает.
– Э, нет! Дикий мед слаще!
Жила с Медведем молодуха по имени Весна, уж, почитай, годков пять, он ее от вепря спас в буреломе, так и прижилась. Он хоть с ней и не очень ласков был по причине характера своего нелюдимого, но в обиду не давал и от работы тяжелой всегда ослобонял. А чего еще бабе надобно? А после уж так и слюбились с нею. Растянется Медведь на спинe, лапы под головищу положит, раскидается, как маленький, а Весна ляжет ему на грудь и пузко гладит: мохнатое, шелковистое. А как если к ней оборотится, то дыхнет жаром, медом и травами.