Рассказы и сказки
Шрифт:
– Охотничий.
– Да, точно. Да подожди ты! Какой нетерпеливый! Сейчас расскажу, и приступим. Вот, только я это шкалик опорожнил, так сказать, сразу и страх у меня ушел, и легкость сознания появилась, я сразу к регистратору – шмыг! – и она мне – что?
– Что?
– А то! Родила в девять часов двадцать минут мальчика! Три шестьсот пятьдесят! Поздравляем, дорогой отец Игорь Романович сo счастливым фактом! Я чуть не обосрался от радости! И с Машкой все в порядке, говорят, родила, играючи! И тут я сразу, Санек, про тебя вспомнил. Смотрю, а там же видно от роддома, окна у тебя горят. Я только не знал – ты с Катькой или нет. Ну, даже если и с Катькой – то чего же? Что она против, что ли будет? Ну я пошел, и взял пива, водки – смотри какая! Никогда,
– Не, не пил. Я, Игорь, на старлейскую зарплату, знаешь, не очень-то…
– Ну вот, выпьешь как раз! Не, ну а чего, что же мне, одному в четырех стенах сидеть и жрать, что ли? Правильно? Ты водку сунь пока в морозилку. И вторую. И текила еще, бутылку тоже взял. Я только не знаю. Ее, наверное, не надо в холодильник. Ну, ничего, если не выпьем – оставим на потом. Ну, вот там – салатики, колбаска… А я, Саныч, зарплату как раз получил большущую! А вот сыр этот, сок грейпфрутовый… Это – самое то с водкой! А вот гриль, осторожно, горячий еще. Я, это, не знал, там есть у вас чего дома или нет, сразу взял весь магазин там. А чего! Праздник-то какой, Саша! Вот огурчикoв банка, грибочки, зелень у бабок купил, рыбка. Это – осетер, кстати. Сейчас мы его с пивком сначала пожрем, пока водочка остудится. Жирный, да? Ну что, Саша, давай, а? Как в старые добрые времена! У тебя Катька-то что, куда уехала что ли?
– Угу.
– Санек, ты забодал уже. Угу-угу, как сова, блин, чухонская. Ну, это мы сейчас быстренько вылечим. Щас текилки хлопнешь – живо настроение улучшится! Сейчас… Так, смотри я тебе как сделаю – во как! С соляным язычком! Так, лимончик… так… От как! Как в ресторане! Я же это, выпил уже, так что тебе нужно меня догнать! Я тебе сейчас…о! Всклинь, по-хрущевски, как у меня батя говорит! С горкой! На-ка, штрафную! Потом гитару! Эх, Саня!
– Игорь, я чего-то не очень как-то…
– Я тебе дам не очень! Не очень! Давай-давай, Саша, я тебе реально говорю, выпьешь – и все путем будет! Позвоним щас твоему начальнику, как его там? Кузичкин?
– Куничкин.
– Вот, позвоним, я сам говорить буду, скажу, слышь, ты, Куничкин! Еще если хоть раз к Саше Голованову подойдешь – тебе кобздец настанет. Поал?
– Ага, щас. Куничкин тебя на одну руку положит, другой прихлопнет – мокрое место от тебя останется.
– А я убегу от него.
– Не убежишь, у него разряд.
– В жопе у него разряд будет. Двести двадцать на триста восемьдесят. Ну, давай, Саня, я с тобой пивом чокнусь. Ну, давай, как там твои друзья говорят? За нас, за вас, за Северный Кавказ!
– Ладно. Поздравляю, Игорь. Молодец.
– Спасибо, Саня. Ну вот, блин, я как стара бабушка уже стал, слезы в три ручья…Как текила?
– Самогон самогоном. У Данишкина и то лучше. Бр-р-р…Силен, бродяга!
– Ну, вот, а ты говоришь… Давай-ка еще, для закрепления позиций… Так, я с тобой сейчас тоже выпью маленько, побольше тебе налью…Ну, давай, братуха. Давай, дорогой. Санек, ты не представляешь, я ведь вот жил пока с Машкой, какие-то у нас потом отношения стали, ну, знаешь, так – не пламенные, как раньше. Лодка любви разбилась о быт. И знаешь – вот родила она, и лодка эта разбитая превратилась во фрегат с алыми парусами. Так ее люблю, что угодно для нее готов сделать. В костер за нее готов прыгнуть. Я знаешь, вспомнил, как познакомился с ней. Я не рассказывал?
– Нет.
– По-дурацки так все вышло. Зима была, а я еще молодой тогда был. Лет семнадцать. Точно – первый курс, семнадцать лет. Я бухал тогда – будь здоров, ну, сам помнишь те времена. И вот, спускаюсь с клуба «Рокабилли», еще помню, группа рокенрольная выступала из Финляндии, «Лапландик» называлась. Отстойная такая команда и я с горя там выпил маненичко. И иду с клуба к остановке и девушка впереди идет незнакомая, тоже выпимши слегка. И снег такой мокрый шел, под ногами лед тает, грязь какая-то, темень, и слышим – динь-дон! Трамвай едет. А поздно уже было, транспорт редко ходил и мы - бежать. Бежим, а там горочка и девчонка поскользнулась, и как грохнется! И еще так некрасиво упала,
неэротично! Как мешок – бабах – прямо на пузо! И скользко еще и она руки-ноги расставила, как морская звезда, крутится и едет вниз! А там лужи, грязища! Я остановился, смотрю – а она на карачки встала из лужи, грязная, как чушка, и трамвай ушел как раз. А она меня не видит, и как начала матюгаться, как солдат музыкантской команды! И так и стоит на карачках и вся шняга с нее стекает. И я, нет, чтоб посочувствовать, как начал ржать! Сейчас вот вспоминаю – вот подонок был! И картина – стою, ржу на этой горочке, она - внизу на карачках! И я спустился, она злющая, грязная, и тут, еще помню, дебильный поступок совершил, чтобы она не расстраивалась. Нет, чтобы помочь – взял и сам в лужу эту плюхнулся! И вот мы стоим друг напротив друга, как черти и ржем. Вот так и познакомились. А у вас как было?– А… Потом. Будешь курить?
– А ты что, прямо на кухне, что ли, куришь? Ну, Катюха приедет, вставит тебе пистон.
– Не вставит. Плесни-ка мне еще на донышко. О-хо-хонюшки…
– Ну что, ты сам-то как? Как на работе?
– На работе – чудеса и ощущение праздника! Вчера, короче, с инспекторами детской комнаты милиции ходил в шинок нарковский. Мы там изъятие делали по наводке, а эти – лишали прав материнства. Все обдолбанные, грязные, орут: да пошли вы нахер! Менты, козлины! Да мы мать твою имели!
– А ты?
– А я чего? Нет, говорю, господин нарк, не имел ты мою мать, ошибаешься. Тогда бы ты был моим папой, который умер от цирроза в звании майора. Вот так вот. А на той неделе на допрос ходил на зону. Ну, там по делу моему одному надо было. А этот черт, которого допрашивал, он спидозник. Кукушка совсем отъехала у чувака. И я пишу, вдруг он хоп! – и перестал говорить. Смотрю – он глядит на меня и скалится. А ты, говорит, симпотный мальчишка. Давай-ка я тебя укушу. Будем умирать вместе, как рабочий и колхозница.
– А ты? Страшно?
– Конечно, страшно. А только сам понимаешь: струсишь – и правда укусит. Усмехнулся, говорю, ну, пошутили и будет. Так вроде и отошел. А еще, майор вызывает из собственной безопасности, там, короче, на обыске в одной хазе взяли пять кило ханки. И в протоколе стоит пять кило, а фактически вышло четыре. В контору привезли, стали смотреть – нету! Исчезла ханка.
– А как так вышло?
– А хер его знает. Ну и майор говорит: я, мол, знаю, что не ты помыл ханку. Но зато я знаю стопудово, что тебе известен преступник! Ты ведь, товарищ старший лейтенант, прекрасно знаешь этого обортня в погонах. Скажи, будет тебе бочка варенья и корзина печенья, а то на тебя дело заведу. А нас там четверо было: я, Леха-капитан, и два летехи. А я-то ведь знаю, что это Леха-капитан спер, а протокол вел там Денис, рыжий черт, Леха не успел ничего переделать.
– Ну, и ты чего?
– Чего. Не знаю, говорю, товарищ майор, о чем вы говорите. Лехе-то чего страдать. У него двое детей, а зарплата только на пятьсот рублей больше чем у меня. Да еще новый начальник придумал по вторникам строевую подготовку. Маршируем, песню поем «Распрягайте, хлопцы, коней». Не в шесть нужно вставать, а в пять. И так по учебной тревоге вставали в три ночи, а тут еще и строевая. А еще захват был в на прошлой неделе, Саньке, может, помнишь его, он на Новый год у меня еще на гитаре играл, бошку топором отрубили. Устал я, Игореха. Устал. Надоело все. И денег еще нет, обещали сложность-напряженность повысить, да так и наврали. Всех одноклассников своих почти пересажал, кто сам не подох – все скололись!
– Санька, ну, увольняйся тогда, иди на нормальную работу! Рисуй, сколько хочешь – кто запрещает-то! Или садовником иди, или на шоколадную фабрику конфеты дегустировать.
– Не знаю. Не люблю я конфеты. Зубы от них болят.
– Закусывай, закусывай.
– Эх, Игорь-Игорь, всегда ты везучим был. И жена у тебя такая красавица, и сын вон родился, и работа у тебя, блин, интересная, и бабло огребаешь лопатой… И квартира у тебя есть, а я в этой дыре прозябаю… Я не то, чтобы это, Игорях, я тебе по-хорошему завидую, по-светлому.