Рассказы израильских писателей

С того дня, как снесли верхний этаж, в подвале особенно стали ощущаться всякого рода неудобства. В помещение легко проникает странная смесь зноя и стужи. А то через окошко врывается солнечный свет и начинает бесцеремонно шнырять по кровати старика, стоящей у самого окна.

И снова началась, как это случалось каждой зимой, скрытая, но ожесточенная война между стариком и парнями. Часто она выражалась в длительном, настороженном молчании. «Только тронь, мы ответим открытым ударом», — таков был смысл этого молчания. И в то же время, казалось, не было такой силы, которая могла бы разрушить узы дружбы, связавшие всех троих. Эта связь могла быть иногда очень крепкой, иногда более слабой, но всегда нерасторжимой. То были узы сообщничества. И никакие перемены не могли их разорвать.

Все свои расчеты старик вел без бухгалтерских книг. «Счетоводство только портит зрение и все путает», — говаривал он. Старик обладал феноменальной памятью и незаурядной способностью считать все в уме. С годами эти качества в нем только обострились и достигли совершенства. Это и было, пожалуй, той силой, которая помогала ему властвовать над своими двумя великовозрастными племянниками.

Время от времени парни делали попытки утаить кое-что из выручки или улизнуть от выполнения какого-либо поручения. Но им и в голову не приходило, что можно сойти с раз и навсегда определившейся жизненной орбиты, начавшейся в местечке Кемниц и уходящей далее по длинной путаной траектории до этого подвала, который так удивительно отвечал их нынешним нуждам. Отсюда, из этого изолированного убежища, они вели свои тайные дела с ближайшим поселком.

Начали они работать еще тогда, когда все в стране строго нормировалось и распределялось по карточкам. Но лишь впоследствии, когда их связи расширились, дело достигло подлинного расцвета.

Товары приходили хорошо запакованными, в картонных коробках, удобных для транспортировки. Их легко было припрятать и замаскировать, все эти электробритвы, портативные радиоприемники, драгоценности, консервы, а также кое-какие медикаменты и лечебные препараты, которые неведомо какими путями доставлялись сюда из далеких стран и хранились в качестве драгоценной добычи у кровати старика.

Да, и в этой дыре чувствовался пульс жизни. И он не вызывал никаких подозрений снаружи, хотя хорошо прощупывался изнутри. Биение пульса усиливалось к вечеру; в это время у кровати старика собирались игроки в покер.

Приятели старика приходили обычно на всю ночь, когда парни были заняты своим делом. Тогда квартира наполнялась табачным дымом, в котором тонули даже столбы, подпиравшие потолок.

Старик умел играть так, что никогда не оставался в накладе. Но и сама по себе игра нравилась ему. Иногда, особенно когда он был в ударе, он готов был даже рискнуть, пойти ва-банк ради красоты партии и остроты ощущений. И тогда в его глазах и изношенном теле, пропитанном табачным дымом и алкоголем, чувствовалось огромное напряжение. Его движения становились упругими, в них ощущалось желание и воля проникнуть в тайные мысли противников. С особой легкостью он раздавал карты, и все-таки во всем этом чувствовалась скорее какая-то бравада, чем подлинная решимость действовать смело.

Приходили сюда и земляки, которые знали его еще по имени, до того, как за ним утвердилась кличка «старик». Как только появлялись друзья, все погружались в атмосферу азартного возбуждения и колких намеков. Комната наполнялась невнятным горячечным бормотанием. Только старик был способен сохранять спокойствие и трезвость мысли в атмосфере азарта, который владел этими людьми, окружившими небольшой старый стул, на котором лежали карты. В поздние часы, когда накал игры был особенно силен, наступало молчание. И только воспаленно блестели у всех глаза. Иногда, как это случается во время игры, большой проигрыш приводил к сильному взрыву чувств, подчас даже, как это ни странно, к истерическим крикам. Ведь деньги, что стояли на кону, были немалыми, и проигрыш мог начисто разорить человека. Но истины ради следует сказать, что проигрыши, даже очень большие, не приводили к распаду компании, собиравшейся почти каждый вечер и расходившейся незадолго до возвращения парней.

А возвращались они с промысла обычно глубокой ночью, нагруженные сумками и рюкзаками. На их лицах лежали ночные тени, но в глазах светилась решимость и сила. И прямо сходу они начинали неторопливо разгружаться и ощупывать каждую вещь. Точная оценка давалась тут же, у кровати старика, причем он редко прикасался к вещам, ему достаточно было лишь взглянуть на них. И нельзя было не подивиться его осведомленности во всех портативных электроприборах и других заморских товарах, его умению точно определить особенность каждого образца и каждой марки. «И что бы вы, простофили, делали без меня, старого дурня?»— говаривал он, когда бывал в добром расположении духа.

Иногда он подзывал к себе младшего, которого любил, несмотря на строптивость нрава, больше, чем его покорного старшего брата. «Ты, Янкель, пооботрешься, накопишь опыт и станешь моим наследником. Нехорошо покидать этот мир без наследника. Запомни основное правило: если к тебе пришли и предлагают товар — не торопись. Дай человеку выговориться, потом, будь спокоен, он сам за тобой побежит. Главное — хладнокровие. Опытные купцы знают, что выгодное дело требует терпения. И они тянут… А зачем, в самом деле, спешить? Радиоприемник никуда не убежит! Это только бабы торопятся, а настоящие купцы умеют в нужную минуту сказать „нет“. В этом весь секрет. Ты меня понял? В этом весь секрет».

Месяцы пролетали быстро, ход времени здесь почти не ощущался, что следовало отнести за счет практичности старика, который умел направлять всю энергию парней навстречу опасностям. С промысла они возвращались обычно разбитые и обессиленные. И только одного старика время щадило. Правда, его нельзя было назвать здоровым человеком, но он всегда был собран, подтянут и, как говорят, в хорошей форме.

Иногда он предавался воспоминаниям. «А что у нас в местечке делали обычно в это время?.. Ага, вспомнил! В это время заготовляли в лесу дрова. Вы не помните, совсем ребятишками были, а я все хорошо помню».

В этих словах, сказанных как бы между прочим, был своего рода намек, что перед ним открыта книга времени. Он любил повторять: «вы забыли, вы были тогда детьми, а я помню». Эта фраза произносилась в разных вариантах, с разными оттенками и ударениями, но она неизменно подкрепляла мысль, что они, молодые, знают еще далеко не все. Однако иногда в эти слова вкладывался совсем иной смысл: ведется, мол, давний и длинный счет, в котором ничто не забыто и не упущено. Он, старик, умеет соединять разрозненные факты в одно целое…

Иногда в жилах у парней начинала бунтовать кровь. Их обуревало желание освободиться от власти старика, бросить его и удрать куда глаза глядят. Но с годами это становилось сделать все труднее, а сейчас, как ни странно, было почти невыполнимо. Если бы они ушли, им казалось, что они затеряются в хаосе жизни. Да и все деньги, даже те, что понадобились бы на дорожные расходы, находились у старика.

Изредка, в минуты особых удач, здесь, в подвале, оживали добрые человеческие чувства. С лица старика сходило выражение сухости, он начинал острить, а его отличная память воскрешала еще более счастливые вечера. «Помните, в ту ночь, какое мы обтяпали дельце?.. — говорил он и тут же добавлял: — Моим ребятам, кажется, нужны новые костюмы. Ведь зима на носу…»

Он вынимал из-под матраца кошелек, отсчитывал несколько бумажек и говорил: «Возьмите и действуйте… Завтра же чтобы были новые костюмы».

В такие вечера эти трое казались небольшой дружной семьей, на которую судьба взвалила общую ответственность и которой посчастливилось хитростью и силой вырваться из рук смерти и заявиться в эту страну.

Только здесь, в подвале старик пристрастился к спиртному, своим же парням не разрешал даже притрагиваться к бутылке. «Когда я пью, дети мои, вы можете быть совершенно спокойны: немного хмельного обостряет мое зрение, я могу вами руководить без колебаний. Если вы будете меня слушаться, вас никогда не поймают. Никогда! Вас же бутылочка только погубит».