Рассказы о Дзержинском

В это мгновение Сазонов встретился взглядом с Дзержинским, осекся на полуслове и несколько секунд молчал, точно позабыв, для чего он здесь, на трибуне. Потом спохватился, полистал блокнот и сказал:

– Вот эта цифра: двадцать три процента.

В зале задвигались. Двадцать три процента! Цифра означала неблагополучие, серьезнейшее неблагополучие.

– Какие двадцать три процента?
– с места спросил Дзержинский.
– Откуда вы взяли эти двадцать три процента? Вы проверили цифру?

Сделалось очень тихо. Дзержинский стоял у открытого окна, опершись руками на спинку стула, - высокий, в белой рубашке. Ветерок чуть шевелил его мягкие, легкие волосы. Глаза смотрели строго, лоб прорезала крутая складка.

– Вы проверили цифру?

– Я запросил, и мне дали эту цифру.

– Кто вам дал ее?

– Инженер Макашеев.

В зале засмеялись.

Председательствующий позвонил и сказал резко:

– Инженер Макашеев более интересовался мешочничеством, нежели своими прямыми обязанностями, и мы его, как вам хорошо известно, товарищ Сазонов, выгнали из наркомата...

Сазонов молчал.

– Продолжайте!
– сказал председательствующий.

– Инженер Макашеев честный человек!
– твердо произнес Сазонов.
– Я его хорошо знаю и могу за него поручиться. История с мешочничеством - печальное недоразумение, которое, конечно, разъяснится.

Дзержинский усмехнулся, и Сазонов заметил эту усмешку. В глазах инженера мелькнуло упрямое выражение. "Помнит!
– подумал Дзержинский. Помнит и не верит! Ну, что же, поверит. Непременно поверит!"

– Подсчет неисправных тележек произведен неправильно!
– сказал Дзержинский.
– И дело тут не в ошибке, ошибка поправима, а дело в старых, бюрократических методах, которыми мы, к сожалению, еще пользуемся. Как все произошло с этими процентами? Инженер Макашеев потребовал справку от своего секретаря, секретарь передал требование дальше - в соответствующий отдел, отдел - в подотдел, подотдел - в подподотдел, и пошла писать губерния до той последней инстанции, которой надлежало эту справку изготовить. Затем бумажка стала совершать свой путь к Макашееву, а оттуда к Сазонову, и кончилось дело тем, что два и три десятых процента увеличились до двадцати трех процентов. Вот вам и не виноват инженер Макашеев.

Участники совещания зашумели, машинист Верейко сердито засмеялся, кто-то сзади сказал басом:

– Инженер Макашеев свои мешочные доходы небось поточнее считает. Там не ошибается.

– Два и три десятых, товарищ Сазонов, - повторил Дзержинский, - это несколько меняет картину, - не так ли? Так вот, не лучше ли было бы вам, лично, без вашего "честного" Макашеева, без промежуточных отделов и подотделов, без всего того бюрократизма, который остался нам в наследство от департаментов и присутствий, затребовать эту справку лично и проверить ее лично, не полагаясь на Макашеева.

– Я не могу не доверять людям, товарищ нарком, - напряженно сказал Сазонов.

– Доверяйте, но не таким, как Макашеев. Надо знать, кому доверяешь!

Кровь отлила от лица Сазонова. Он опять долго молчал, потом с трудом собрался с мыслями и медленно стал отвечать на вопрос по поводу рационализации. Было видно, как дрожали у него руки, когда он перелистывал свой большой, старый, потертый блокнот. Машинист Верейко нагнулся к Дзержинскому и шепотом сказал:

– Словно бы напугался чего-то.

По поводу рационализации Сазонов говорил плохо и скучно. Видимо, он никак не мог сосредоточиться, и выходило так, что восьмичасовой рабочий день и рационализация трудно совместимы на транспорте. Кроме того, не хватает специалистов, особенно инженеров.

– Напоминаю!
– с места сказал Дзержинский.
– Восьмичасовой рабочий день должен дать увеличение производительности труда, а не наоборот. Люди теперь работают не на хозяина, а на самих себя! Советская власть, - это власть рабочих и крестьян, власть народа, и народ работает на себя. Не понимать этого может только не наш человек.

Сазонов дрожащей рукой наливал в стакан воду.

– А, ей-богу, у него температура повышенная!
– сказал Верейко. Здорово так говорил, а теперь невесть чего болтает. Испанка, может, или сыпняк начинается. Меня, когда тиф начинался, двое сынов держали и племянник. Бежать хотел! Или...

Верейко внимательно посмотрел на Дзержинского:

– Или... может, он вас испугался?

– Меня?

– Ну да! Вы же не только народный комиссар путей сообщения, вы еще и чекист - гроза всех контриков на свете.

Дзержинский серьезно и вопросительно взглянул на Верейко.

– Старый спец - вот и боится, - пояснил свою мысль Верейко.
– Не понимает, что такое критика.

– Но он честный человек!
– сказал Дзержинский.
– Я знаю всю его жизнь. Честный и преданный нам человек.

Сазонов отвечал на вопросы долго и подробно.

Дзержинский больше не подал ни одной реплики. Во время перерыва он подошел к Сазонову и негромко спросил его, помнит ли он восемнадцатый год в Перми. Сазонов ответил, что конечно помнит.

– Нам пришлось тогда арестовать кое-кого из ваших путейцев, - сказал Дзержинский, - а группу Борейши трибунал приговорил к расстрелу. Тогда и вы были задержаны органами ВЧК? Ненадолго, кажется?

– На несколько часов, - инженер усмехнулся.
– Нелепая история! Меня, кажется, подозревали в том, что я родственник министра Сазонова, скрывший свое прошлое. Вот я и доказывал, что не верблюд.

Дзержинский внимательно смотрел в глаза Сазонову.

– А ваш отец, если я не ошибаюсь, был учителем чистописания? Гимназия в Грайвороне?

– Совершенно верно.

– Сядемте!
– предложил Дзержинский.

Они сели рядом на скамью. Инженер нервничал - это было видно по тому, как он все перелистывал и перелистывал свой блокнот, как порою вздрагивали его брови.

– Вы хорошо знали инженера путей сообщения Борейшу? Так же, как Макашеева? Или лучше? Кстати, насчет Макашеева и мешочничества. Макашеев попал в очень грязную историю. Он не только пользовался своим служебным положением для провоза продуктов для себя, - он выписывал фальшивые требования на вагоны и вагоны эти отдавал спекулянтам... за взятки...