Рассказы о любви

До полудня оставалось немного времени. Желание карабкаться по скалам исчезло, в задумчивости спустился я по пешеходной тропе в город, прошел под небольшим железнодорожным мостом, где в прошлые годы каждое лето собирал в густых зарослях крапивы темных мохнатых гусениц бабочек «павлиний глаз», потом мимо кладбищенской стены, у ворот которой замшелый грецкий орех раскинул густую тень. Ворота стояли открытыми, и я услышал, как плещется вода в фонтане, с кладбищенской стеной соседствовала игровая площадка, где проходили также и городские праздники, например майские, когда собравшиеся в этом месте ели и пили, говорили и танцевали, равно как и в памятный день в честь победы под Седаном^[39]. Сейчас тут было тихо, всеми забытое место в тени древних мощных каштанов, с яркими солнечными пятнами на рыжеватом песке.

Здесь, внизу в долине, на солнечной стороне реки, палила беспощадная полуденная жара, здесь вдоль реки стояли напротив безжалостно накаляемых солнцем домов редкие ясени и клены с хилой листвой, к концу лета уже поблекшей. По привычке я пошел вдоль берега и стал высматривать рыб. В прозрачной как стекло воде колыхались густые косматые водоросли, плавно пошевеливая длинными травами, а в промежутках лениво стояли поодиночке то тут, то там толстые рыбы, без всякого движения, головой против течения, а поверх них носились юркие темные стайки мелких уклеек. Я видел, что сделал правильно, не пойдя этим утром на рыбалку, но воздух и вода и то, как стоял между двумя большими круглыми камнями темный старый усач, отдыхая в прозрачной воде, говорило мне многообещающе, что сегодня после обеда, возможно, удастся кое-что поймать. Я это отметил про себя и пошел дальше и сделал глубокий вдох, когда вошел со слепящей улицы в ворота, а потом в прохладную, как в погребе, прихожую нашего дома.

— Я думаю, сегодня опять будет гроза, — сказал за столом отец, хорошо чувствовавший погоду. Я ввернул словечко, что на небе ни облачка и не чувствуется ни малейшего западного ветерка, но он улыбнулся и произнес: — Разве ты не чувствуешь напряженность в воздухе? Посмотрим, кто прав.

Было, конечно, достаточно душно, и от сточного канала шел сильный запах, как перед приближающимся феном. От лазания по горам и жары, которой я надышался, я почувствовал постепенно усталость и сел на веранде, лицом к саду. В рассеянности, то и дело клюя носом, почти засыпая, я принялся читать историю британского генерала Гордона, героя Хартума, и с каждой минутой мне тоже все больше казалось, что скоро будет гроза. Небо по-прежнему сияло синевой, но воздух становился все тяжелее, словно раскаленные облака застилали солнце, которое все еще стояло в зените. В два часа я ушел в дом и начал собирать снасть для рыбалки. Проверяя крючки и шнуры, я ощущал внутреннее волнение от предстоящей рыбалки и испытывал благодарность, что хотя бы это одно, глубокое и страстное увлечение, осталось у меня от прежних времен.

Прекрасно помню необычайно душную атмосферу, натужную послеполуденную тишину того дня. Я шел с ведерком вниз по течению реки на рыбную ловлю у нижних мостков, до середины которых уже падала тень от высоких домов. От близкой ткацко-прядильной фабрики доносился убаюкивающий шум станков, похожий на жужжание пчел, а от Верхней мельницы каждую минуту — сердитый треск и резкий скрежет циркулярной пилы. А так кругом было тихо, мастеровые попрятались в тени возле своих мастерских, в переулке не было ни души. На Мельничном острове бродил по воде голышом меж камней какой-то мальчонка. Перед мастерской каретного мастера стояли прислоненными к стене длинные доски, на солнце они сильно пахли, сухой запах доходил даже до меня, я четко ощущал его сквозь насыщенный влагой и рыбным духом речной воздух.

Рыба тоже почувствовала необычность в погоде и повела себя странным образом. Красноперки первые четверть часа так и шли на крючок, одна тяжелая широкая рыбина — плотва с красными брюшными плавниками — оборвала мне леску, когда я уже вытащил ее и почти держал в руках. Но вскоре после этого рыбу охватило беспокойство, красноперки зарылись в ил и не брали наживку, а на поверхности появились стайки молоденьких рыбешек, возрастом не старше года, они так и шли стайка за стайкой вверх по течению. Все указывало на то, что погода меняется, но ветра не было, и воздух был прозрачен как стекло, и небо было чистое от облачков.

Мне казалось, что рыбу спугнули грязные сточные воды, и так как я не был склонен сдаваться, я стал подумывать о том, чтобы сменить место и прощупать канал вдоль прядильни. Едва я нашел там место возле сарая и разложил свои принадлежности, как на лестнице у фабричного окна появилась Берта и, увидев меня, помахала мне. Я сделал вид, что ничего не заметил, и нагнулся к удочке.

По замурованному в камень каналу бежала темная вода, я видел свое дрожащее отражение, размываемое мелкими волнами, — человек сидит на земле, голова между стопами. Девушка, которая все еще стояла у окна, окликнула меня, но я уставился, не двигаясь, на воду и не повернул головы.

С рыбалкой не клеилось, и рыба здесь стремительно проплывала, неслась как по срочному делу. Устав от давящей духоты, я присел на каменный бортик, уже не ожидая более ничего от этого дня, и лишь желал, чтобы скорее наступил вечер. Позади меня в цехах прядильни извечно пели станки, канал бесшумно гнал воды вдоль замшелых зеленых влажных каменных стен. Меня охватило сонное безразличие, и я понуро сидел, мне даже лень было смотать удочку.

Очнулся от сонной лени я, вероятно, через полчаса в состоянии внезапной тревоги и глубокого волнения. Ветер крутился упрямым вихрем, не распыляясь, воздух сгустился и приобрел странный привкус, ласточки, встревоженные, летали над самой водой. У меня закружилась голова, и я подумал, что заработал солнечный удар; неожиданно сильно запахло водой, и у меня появилось дурное предчувствие, что меня стошнит, я отер со лба пот. Потом вытащил удочку, освежил руки капавшей с лески водой и начал собирать вещи.

Выпрямившись, я взглянул на площадь перед прядильней и увидел, как пыль, закручиваясь мелкими вихрями, взмывает вверх, собираясь в облако, а в высоком беспокойном воздухе носятся птицы, словно их кто подхлестывает, воздух в долине побелел, как при снежной буре. Ветер вдруг стал холодным и набросился на меня, словно злейший враг, он выхватывал из воды рыбок, сорвал с моей головы панаму и затем ударил мне в лицо как кулаком.

Белый воздух, стоявший над дальними крышами, подобно снежной лавине окутал вдруг и меня, он был холодный и причинял боль, вода из канала брызгами летела вверх, как под ударами мельничного колеса, удочку унесло, а вокруг меня теперь бушевал ревущий белый хаос, удары сыпались на голову и руки, комья земли летели мимо меня вверх, песок и древесные щепки кружились в воздухе.

Все было непонятно; я чувствовал только — происходит что-то ужасное, грозящее опасностью. Одним прыжком я метнулся к сараю и спрятался в нем, ослепленный неожиданностью произошедшего и в сильном испуге. Я уцепился за железную балку и, оглушенный, простоял несколько секунд, не дыша и не двигаясь, в животном страхе, пока ко мне не вернулось сознание. Невиданный ураган, какого мне до сих пор видеть не доводилось, пронесся с дьявольской силой мимо, где-то в вышине слышалось жуткое, скорее дикое, завывание, на плоскую крышу надо мной и на землю перед дверью обрушились тучи крупного града, большие льдинки вкатились в сарай. Шум от града и ветра был чудовищный, канал вздыбился, словно его хлестали плетью, и бился мятежными волнами о каменные борта.

Я охватил взглядом все разом в одну минуту — поднятые ветром доски, кровельную дранку и ветки деревьев, падающие камни с кусками известки, отбитыми летевшими в них крупными градинами-снарядами; я слышал, как рушился и падал кирпич, как под частыми ударами молотка вдребезги разлеталось стекло, с крыш обрушивались сточные желоба.

Откуда-то бежал человек, со стороны фабрики, прямиком через засыпанный градом двор, одежды на нем развевались под порывами ураганного ветра. Шатаясь, человеческая фигура приближалась, борясь с обрушившимся на нее потопом с небес. В сарае она бросилась ко мне — замершее, чужое, но такое знакомое мне лицо с большими, полными любви глазами, расплывалось в мучительной улыбке, молчаливый теплый рот искал моих губ и долго целовал меня с захватывающей дух ненасытностью, руки обнимали меня за шею, а светлые влажные волосы облепили мои щеки, и пока мир кругом сотрясался от града и урагана, еще глубже меня охватил немой, но страшной силы ураган любви.

Мы сидели на груде досок, без слов, тесно обнявшись, я робко и удивленно гладил волосы Берты и прижимал свои губы к ее нежному ротику, ее тепло сладкой болью окутывало меня. Я закрыл глаза, она прижала мою голову к своей вздымающейся груди, потом к коленям и гладила меня мягкими, мечущимися по лицу и по волосам руками.

Я открыл глаза, вынырнув из мгновенного провала во тьму от головокружения, — ее серьезное широкоскулое лицо печально склонилось надо мной, глаза смотрели растерянно. С ее бледного лба из-под спутавшихся волос сбегала узкая струйка яркой крови — по всему лицу к шее.