Рассказы о любви

А позади нее я увидел с не меньшим удивлением и моего друга Отмара, прогуливавшегося медленным шагом. Я тут же отошел и спросил про него у портье: да, этот господин живет здесь, в этой гостинице. Значит, он тайком сошел вслед за мной с поезда. Я почувствовал себя обманутым.

Но ситуация показалась мне больше комичной, чем напряженной; мои восторги как-то сразу увяли. Нельзя связывать свои надежды с молодой дамой, совершающей свадебное путешествие. Я предоставил Отмару поле деятельности и исчез, прежде чем он меня заметит. С улицы я еще раз увидел его сквозь решетку сада, как он прошел мимо иностранцев, стрельнув глазами на юную даму. И ее лицо я тоже увидел еще раз на миг, однако моя влюбленность уже пропала, прекрасные черты утратили свою прелесть и показались мне пустыми и непривлекательными.

На следующее утро, когда я садился в ранний утренний поезд, следующий в Милан, Отмар тоже был тут как тут. Он принял из рук портье саквояж и поднялся за мной в вагон как ни в чем не бывало.

— Доброе утро, — совершенно буднично сказал он.

— Доброе утро, — ответил я. — Ты уже видел? Сегодня в «Ла Скала» дают «Аиду».

— Да, я знаю. Отлично!

Поезд тронулся, и городок остался позади.

— Между прочим, — начал я разговор, — в этой красотке, жене стажера, есть что-то кукольное. Я в итоге разочарован. Она, собственно, не настолько и красива. Просто хорошенькая.

Отмар кивнул.

— Он не референт, — сказал он, — а коммивояжер, но, правда, офицер запаса… Да, ты прав: дамочка — просто хорошенькая куколка. Я был в совершенном ужасе, когда понял вдруг это. Ты не заметил, у нее самый ординарный дефект, который только может быть на хорошеньком личике! Не заметил? У нее слишком маленькой рот, у этой цыпочки! Это отвратительно, обычно я безошибочно реагирую на такое.

— Она к тому же немного кокетлива, — бросил я дополнительный пробный шар.

— Кокетлива? Еще как! Могу сказать тебе, дядя-весельчак действительно единственный приятный человек из всей троицы. Знаешь, вчера я просто не позавидовал этому дурню. А сейчас мне его даже жаль — в самом деле жаль. Он еще способен удивляться! Хотя, конечно, может быть, этот чудак счастлив с ней. Может быть, он никогда так ничего и не поймет.

— Что — не поймет?

— Да то, что она попросту манекен! Ничего, кроме смазливой маски на личике, хорошо упакованная и зализанная лаком кукла, и ничего за душой, абсолютно ничего!

— О! Уж настолько глупой я ее не нахожу.

— Нет? Тогда сходи с поезда и отправляйся назад в Комо — они пробудут там восемь дней. Я, к сожалению, пообщался с ней. Но давай не будем больше говорить об этом! Счастье, что мы едем дальше в Италию! Наверняка удастся увидеть подлинных красавиц!

Это действительно было счастьем, и уже через два часа мы, довольные, праздно шатались по улицам Милана и с наслаждением, без всякой ревности, любовались красивыми женщинами этого обетованного города, они гордо проходили мимо нас словно королевы.

1913

УРАГАН

Это случилось в середине девяностых годов, я трудился тогда волонтером на маленькой фабрике моего родного городка, который я в том же году покинул навсегда. Мне было около восемнадцати, и я понятия не имел, сколь прекрасной была моя юность, хотя день за днем и наслаждался ею и весь окружающий мир воспринимал как птица воздух. Пожилым, кто уж не вспомнит в деталях минувшие годы, хочу напомнить лишь, что в том году на нашу местность как раз налетел циклон, а с ним ураган, какого в наших широтах ни до, ни после не было. Это произошло именно тогда. За два или три дня до случившегося я поранился стальным резцом. На левой руке у меня была рана, вокруг нее все вспухло, и мне пришлось забинтовать руку, так что в мастерскую в те дни я не ходил.

Я хорошо помню, что в конце лета в нашей тесной долине стояла невыносимая духота и временами по целым дням гремели грозы. В природе царило какое-то беспокойство, оно крайне слабо касалось меня непосредственно, я не слишком его ощущал, но помню, однако, отдельные мелочи. Например, по вечерам, на рыбалке, я находил рыб страшно возбужденными этой предгрозовой духотой, они беспорядочно сбивались стайками, то и дело выпрыгивали из воды и сами шли на удочку. Наконец постепенно стало прохладнее, тише, грозы случались реже, и ранним утром уже пахло осенью.

Однажды утром я вышел из дому с целью предаться любимому занятию: в кармане книга и кусок хлеба. Как я привык к тому в годы мальчишества, я поспешил сначала за дом в сад, накрытый покуда тенью. Елки, посаженные моим отцом, которые я помнил совсем молоденькими и очень тоненькими, сильно выросли, имели толстый ствол, и под ними теперь всегда лежала желтовато-охристая хвоя, и там годами ничего не росло, разве что барвинок. А рядом, на длинной узкой грядке, стояли на высоких стеблях цветы моей матери, они пышно цвели, радостно и весело, и каждое воскресенье их срезали на большие букеты. Это были растения с кирпично-красными мелкими цветочками, собранными в соцветия, — лихнис, или зорька, а на другом нежном кустике на тонких высоких стебельках росло множество красных и белых цветков в форме сердечек, у нас в доме их так и называли — «сердечки», а еще один высокий куст звался «барская спесь». Рядом тянулись к небу астры на высоких ножках, но их время цвести еще не пришло, а между ними расползалось по земле розетками молодило с мясистыми листьями, похожими на мягкие колючки, тут же рос веселый красочный портулак; эта длинная узкая грядка была нашей любимицей, нашим сказочным садом, где рядом соседствовали друг с другом необыкновенные цветы, и они были нам милее всех роз на обеих круглых клумбах. Когда на грядку падали солнечные лучи, заставлявшие блестеть восковые листья плюща, обвивавшего стену, тогда каждый цветущий куст приобретал свою индивидуальность и особую прелесть: сочные гладиолусы сверкали яркими красками, гелиотроп казался серым, погруженным, словно его заколдовали, в таинственный запах, лисохвост свисал, обреченно увядая, а аквилегия встала на цыпочки и звенела разноцветными летними колокольчиками. На золотарнике и голубых флоксах громко жужжали пчелы, а по толстым листьям плюща энергично бегали туда-сюда маленькие коричневые паучки, над левкоями же дрожали в воздухе те быстрые, капризно вертевшиеся мотыльки с толстыми брюшками и прозрачными, словно стеклянными, крылышками, их называли бражниками.

В праздном настроении я с удовольствием переходил от одного цветка к другому, нюхал их благоухающие кисти или осторожно прикасался пальцем к чашечке цветка, чтобы заглянуть внутрь и рассмотреть таинственные, более бледные по своим краскам донышки и тихий порядок прожилок и пятнышек, волосатые тычинки и кристально четкие желобки. Одновременно я поглядывал на туманное утреннее небо, где царил удивительный хаос из тонких белесых полосок и мягких пушистых облачков. Мне казалось, сегодня опять непременно разразится гроза, и я строил планы, как отправлюсь во второй половине дня часа на два порыбачить. Я усердно переворачивал известняк в надежде найти дождевых червей, вынул несколько камней с краю дорожки, но оттуда тучами выползали серые мокрицы и испуганно прятались по сторонам.

Я задумался, что бы такое предпринять, но ничего путного в голову не приходило. Год назад, в свои последние каникулы, я был еще совсем ребенком. Что бы я сделал тогда? Наверное, принялся бы стрелять по целям из лука, сделанного из орехового прутика, или запустил змея, или взрывал на полях мышиные норки порохом, но все эти развлечения остались в прошлом, покрылись плесенью, будто часть моей души устала от них и лишь откликалась на голоса, которые были ей когда-то милы и доставляли радость.

С удивлением и смущением оглядывал я знакомое поле моих ребяческих радостей. Маленький садик, увитая цветами беседка и влажный, лишенный солнца двор с его заросшей зеленым мхом брусчаткой — все это выглядело теперь как-то иначе, и даже цветы утратили отчасти неизбывное колдовство. Вовсе без всякого очарования, как-то даже скучно стояла в углу сада старая бочка с водой и со шлангами; раньше я, к большой досаде отца, по полдня лил воду, пристраивая под нее старые деревянные мельничные колеса, строил на дорожке плотину и прорывал каналы, устраивал в саду наводнения. Старая заброшенная бочка была моей любимой игрушкой, и когда я сейчас взглянул на нее, во мне что-то вздрогнуло, отдало эхом детства, но вызвало печаль в душе, а сама бочка уже не была ни родником, ни рекой, ни Ниагарой.

В задумчивости перелез я через забор, синий вьюнок мазнул меня по лицу, я оборвал его и сунул в рот. Наконец я принял решение совершить прогулку и посмотреть на город с высоты нашей горы. Прогулка тоже была сомнительной радостью, раньше мне никогда не могло бы прийти такое в голову. Мальчик не ходит на прогулки. Он отправляется в лес и становится там разбойником, рыцарем или индейцем, он идет к реке и сплавляет лес, либо рыбачит, или строит мельницу, бегает по лужайке и ловит бабочек или ящериц. Так что намерение совершить прогулку предстало в моих глазах достойным и немного скучным занятием взрослого человека, который не знает толком, чем заняться.