Рассказы о любви

И тут прилетела птица с красными и зелеными перьями, красивая птица, и полет ее был смелым и стремительным, она описала дугу. Девушка смотрела на нее, как она летает, увидела, как из ее клюва что-то выпало и засверкало красным, словно кровь, красным, как пламя, оно упало в зеленую траву и пылало в зелени так доверительно, его красный свет был таким ярким, что девушка наклонилась к нему и подняла это что-то красное. Это был кристалл, драгоценный камень карбункул, и там, где он появляется, отступает тьма.

Стоило только девушке взять волшебный камень в белые руки, как исполнилось вскоре то желание, которым полнилось ее сердце. Красавица исчезла, ушла в землю и воссоединилась с деревом, дала сильный молодой побег на его стволе и стала быстро подниматься к его кроне.

И все стало хорошо, мир вошел в свою колею, и наконец-то был обретен рай. Пиктор больше не был печальным деревом, он громко пел теперь «Пиктория, Виктория…».

Он добился превращения. И поскольку на сей раз это было истинное и вечное превращение, потому что из половинки он стал цельным, он мог в таком состоянии и в дальнейшем превращаться в то, во что ему захочется. По его жилам постоянно текла животворная сила волшебного превращения, он вечно был частью ежечасно протекающего процесса творения.

Он становился серной, он становился рыбой, он становился человеком и змеей, облаком и птицей. Но в каждом образе он был цельным существом, был парой, был солнцем и луной, мужчиной и женщиной, плыл как параллельно текущие реки по землям и странам, стоял двойной звездой в небе.

1922

ЧТО ПОЭТ УВИДЕЛ ВЕЧЕРОМ

Южный июльский день подходил к концу, розовые вершины гор окутывала синеватая летняя дымка, на равнинах пышно буйствовала в душном и влажном воздухе сытая растительность, высоко поднялись мощные стебли налившейся кукурузы, на многих полях зерновые были уже убраны, а к теплому, мучнисто-сытому запаху пыли на проселочных дорогах примешивался сладкий перестоявший запах полевых и садовых цветов. В сочной траве земля еще удерживала дневное тепло, отсвет деревенских крыш отбрасывал с золотым блеском тепло в надвигающиеся сумерки.

От одной деревни к другой шла по нагревшейся дороге любовная парочка, шла медленно и бесцельно, оттягивая расставание, то свободно держась за руки, а то обнявшись, плечом к плечу. Они шли красиво, словно плыли в воздухе в легких летних одеждах, переливавшихся красками, в белых туфлях, с непокрытой головой, гонимые любовью в тихой вечерней лихорадке: девушка с белым лицом и белой шеей, мужчина загорелый, оба изящные и прямые, оба красивые, оба слившиеся в этот час в едином порыве чувств, словно в них билось одно сердце на двоих, питая их страсть, и при этом были оба совершенно разными и далекими друг от друга людьми. Это был час, когда дружба стремилась перерасти в любовь, а игра становилась их судьбой. Оба улыбались, и оба были серьезны до крайности.

В этот час на дороге между обеими деревнями не было ни души — крестьяне, работавшие в поле, уже разошлись по домам. Недалеко от одной усадьбы, ясно просматривавшейся сквозь деревья, словно солнце еще не ушло, влюбленные остановились и обнялись. Мужчина нежно подвел девушку к краю дороги, к низкой каменной ограде, они сели на нее, чтобы еще какое-то время побыть вдвоем, чтобы не входить в деревню и не встречаться с людьми, чтобы провести вместе этот остаток их обоюдного пути. Они тихо сидели на каменной ограде, среди гвоздик и камнеломки, а над головами шелестели листья виноградной лозы. Сквозь пыль и благоухание из деревни доносились звуки: играли дети, мать звала своего ребенка, мужской смех, — издалека слышались неуверенные звуки старого рояля. Они сидели тихо, прижавшись друг к другу, чувствовали легкое прикосновение виноградных листьев к своим головам, окружавшие их запахи, теплый воздух, уже насыщенной росой и прохладой.

Девушка была юной, даже очень юной и красивой, изящной, а легкое летнее платьице открывало ее длинную белую шейку, как и широкие короткие рукавчики — ее длинные белые руки. Она любила своего дружка, она верила в то, что крепко любит его. Она много знала о нем, она так хорошо его знала, они уже давно были друзьями. Они то и дело, но лишь на секунду, вспоминали о своей красоте и зове пола, нежно обменивались ласковыми рукопожатиями и короткими легкими поцелуями. Он был ее дружком, в какой-то мере ее советчиком и близким человеком, как старший, знающий жизнь, и только иногда, на мгновения, слабый отблеск грозы омрачал их дружбу, короткое милостивое напоминание, что в игре участвовали также и тщеславие, и жажда власти, и сладкая враждебность, и притяжение полов. Все это пока только вызревало, накладывая отпечаток на другие чувства.

Мужчина тоже был красивым, но уже не первой юности и лишенный той внутренней страсти, которая сжигала девушку. Он был намного старше, он уже познал и любовь, и горькую судьбу, терпел крушение и начинал все сначала. На его худом загорелом лице были написаны строгость и задумчивость и чувство собственного достоинства, в морщинах на лбу и щеках запечатлелась прожитая им жизнь. Но в этот вечер он был ласковым и увлеченным любовью. Его рука ласкала девичью руку, нежно гладила ее, играла с завитками у нее на затылке, осторожно проводила по плечам и груди девушки, прокладывая нежные и чувственные пути. И пока ее губы на ее спокойном в вечерних сумерках лице тянулись к нему навстречу, страстно и с ожиданием, как цветок, тогда как нежность в нем вскипала и поднимался из глубин любовный голод, он все же думал об этом и знал, что многие другие возлюбленные точно так же проделали с ним этот путь в один из летних вечеров и что его пальцы прокладывали такие же нежные и чувственные пути по другим рукам, другим волосам, плечам и бедрам, что он сейчас повторял пройденные пути, упражнялся в уже прожитых не раз сердечных играх, что для него все изливавшиеся чувства этого часа были чем-то иным, чем для девушки, чем-то прекрасным и милым, но больше ни новым, ни чем-то необычайным, очень серьезным и святым.

«И этот волшебный напиток я смогу выпить, — думал он, — и он тоже сладок и тоже чудесен, и, возможно, я смогу сильнее любить этот юный цветок, сознательнее, щадя юное создание, тоньше, чем это сделал бы молодой паренек, каким я и сам был десять — пятнадцать лет назад. Я смогу провести ее нежнее, умнее, светлее через порог первого опыта, чем кто-то другой, я смогу испить это драгоценное и благородное вино благороднее и благодарнее любого юноши. Но я не смогу скрыть от нее, что после опьянения наступит пресыщение, я не смогу разыграть перед ней после опьянения ненасытного влюбленного, о ком она мечтает, который никогда не протрезвеет. Я увижу, как она дрожит и плачет, и стану холодным и в душе нетерпеливым. Я буду страшиться того момента и боюсь его уже сейчас, когда она, очнувшись и открыв глаза, должна будет пройти через это отрезвление, когда ее лицо перестанет быть цветком, а исказится в судорогах испугом по поводу потерянной девственности».

Они сидели молча на каменном приступке, среди цветущих трав, прижавшись друг к другу, испытывая время от времени прилив сладострастия, сближавшего их еще больше. Они редко что говорили, произносили лишь необязательные слова, похожие на детский лепет: «любимый», «ты мое сокровище», «дитя», «ты меня любишь?».

В этот момент из усадьбы, очертания которой начали исчезать в тени деревьев, вышел ребенок, маленькая девочка, возможно, лет десяти, она шла босиком, на тоненьких загорелых ножках, в коротком темном платьице, у нее были длинные темные волосы, обрамлявшие ее слегка загорелое личико. Она играла сама с собой, шла нерешительно, отчасти смущаясь, в руке у нее была скакалка, ее маленькие ножки бесшумно бежали по дороге. Занятая игрой, она шаг за шагом приближалась к тому месту, где сидели влюбленные. Дойдя до них, она замедлила шаг, как бы не желая продолжить путь, словно что-то притягивало ее к этому месту, как ночную бабочку притягивают цветущие флоксы. Она тихо пропела свое приветствие «buona sera»^[41]. Девушка приветливо ей кивнула, мужчина откликнулся так же приветливо: «Ciao, сага mia»^[42].

Девочка пошла дальше, медленно, неохотно, все больше и больше колеблясь, через полсотни шагов остановилась, повернула назад, чуть замешкалась, поколебалась и снова прошла мимо пары, смущенно взглянула на них, улыбнулась и пошла дальше, исчезнув в саду за оградой.

— Какая прелестная девочка! — сказал мужчина.

Прошло совсем немного времени, сумерки лишь чуть-чуть сгустились, когда девочка снова вышла из садовой калитки. На мгновение она остановилась, украдкой посмотрела на дорогу, обвела взглядом стену, виноградную лозу, влюбленную парочку. А затем она побежала, топая и пружиня голыми ступнями по пыльной дороге, мимо пары, так же бегом вернулась назад, добежала до калитки, на минуту остановилась и снова побежала, и второй раз, и третий, и все в одном неизменном темпе.

Парочка молча смотрела, как она бегала, возвращалась, а короткая темная юбчонка била по детским тоненьким ножкам. Они чувствовали, что беготня имеет к ним отношение, что от них исходит колдовская сила притяжения, что эта малышка в своих детских грезах испытала предчувствие любви и немое опьянение этим чувством.

Бег превратился в танец; плавно покачиваясь, девочка подошла ближе, ближе — с каждым шагом. Маленькая фигурка одиноко двигалась на белеющей в темноте вечерней дороге. Танец был преклонением, песней, молитвой о будущем, о любви. Серьезно и увлеченно приносила она свою жертву, плыла в танце то в одну сторону, то в другую, и в конце концов затерялась в темном саду.