Рассказы о Розе. Side A

Тео засмеялся, поняв шутку.

– Вещи можешь оставить пока здесь, – сказал тихо Изерли, он был единственным, кто не кричал, не прыгал, не смеялся, будто действительно держал свечу, и тающий воск обжигал ему пальцы, а он терпел боль по одному ему понятным причинам: разбитое сердце, испытание, – потом, после ужина, я покажу тебе твою комнату.

Месса проходила в замковой часовне – Тео поражало, что вокруг него настоящий замок – каменные своды, каменный пол; сколько лет дому, спросил он Дэмьена, около тысячи, ответил тот, это один из фамильных поместий ван Хельсинга; сам он называет его «своим неофициальным склепом» – он был почти разрушен, пока ван Хельсинг не принял решения об организации Братства Розы; часть здания восстановили, провели воду, отопление, электричество; но здесь все равно очень холодно; так что камины все действующие; днем, в ясную погоду, можно полазить по развалинам – башни, лестницы – мечта подростка; последняя осада; часовня же была похожа на женский будуар – стены обиты шелком, голубым, с золотыми лилиями; и множество старинных флагов – откуда они, опять спросил Тео шепотом, это все настоящие боевые знамена из Ватикана – из крестовых походов и религиозных войн; черные скамейки, подушечки из голубого шелка с бахромой под колени, протертые, видно, им тоже пара сотен лет; «ты знаешь мессу на латыни? у нас служат на латыни» спросил Дэмьен шепотом; Грин уже уселся за маленький орган из черного дерева; играл он превосходно; «нет»; Дэмьен вытащил из кармана сложенную вчетверо распечатку с текстом мессы – на латыни и подстрочником на английском; Тео это тронуло – Дэмьен думал о нем; «выучишь за два вечера» Дэмьен даже не сомневался, видно, в талантах Тео; рядом с Грином встал Йорик – петь; все подпевали, и очень хорошо – будто кто-то репетировал с ними; сам Йорик, наверное, подумал Тео, и Грин, – собирают так всех после обеда и разучивают гимны; Йорик ходит с линейкой и лупит фальшивящих; елка, тоже в звездных гирляндах, и вертеп под ней – очень красивый, старинный; из дерева, резной, с настоящими золотом, серебром и драгоценными камнями; надо будет обязательно подползти, изучить, загадать желание подумал Тео; мне ведь так и не довелось сходить на рождественскую мессу; алтарь был из гладкого белого камня с проблесками слюды – просто отполированный; камень с берега моря, прошептал Дэмьен, красивый, правда; священник – отец Дерек Стюарт – Тео представили ему перед мессой – был классный – немолодой, красивый, седой, сероглазый, обаятельный, эдакий Энтони Хопкинс, Шон Коннери, роковой, роскошный, мудрый; «если понадобится исповедь – в любое время суток, и это не шутка, молодой человек; вы все тут на многое способны» сказал отец Дерек; Дэмьен рассказал, что отец Дерек должен был стать епископом епархии, и мог пойти выше, но ван Хельсинг позвал его в Братство Розы, и он пошел, и епископом назначили другого – но он дядя ван Хельсинга, и очень его любит; и поддерживает во всем; а почему ван Хельсинг сам не служит мессу, спросил Тео; так он не священник, у него другие обеты, он воин Церкви, ответил Дэмьен; не удивляйся, я ничего не знаю, я о Братстве-то узнал чудом… Дэмьен улыбнулся – мы все узнали чудом.

Проповедь и вправду была хороша – Тео впервые слушал – у отца Дерека был прекрасный голос, идеальная дикция и модуляция, он говорил так, будто месса – это роман Стивенсона – хотелось продолжения; министрантом был Дилан; в длинной белой рубашке средневековой какой-то; на чтения вышли Роб и Женя, как зачинщики бунта; они не мяли, не жевали, а читали так, будто шли в бой – размахивая руками, с выражением; просто My Chemical Romance, подумал Тео, экстаз святой Терезы; откуда в них такая убежденность, разве им не скучно…

После был ужин – они опять шли по коридорам, под сводами – низкими потолками, прокопченными, просыревшими; в столовую, длинную, каменную, одновременно величественную и простую – на стенах фонари наподобие уличных, старинных, и картины – теплые, хорошие, уютные: оливковые деревья, рынок, мост Менял, торговцы фруктами и водой, – французы и итальянцы, век семнадцатый, подумал Тео, и наверняка оригиналы; столовая было соединена с кухней – огромный стол посредине, балки над ним с кастрюлями, сковородками, связками лука и чеснока и перца – настоящее средневековье; Тео моргал и думал – я во сне; на плите – хорошей, модерновой, стояли кастрюльки с едой – картофельное пюре, желтое, как ромашки; с молоком, яйцом, сливочным маслом, базиликом; мясо с ежевикой и малиной; салат из оливок, маслин, разных видов салата и помидор с оливковым маслом; на десерт – торт «наполеон» с сюрпризом – ягодным желе внутри – из земляники и малины; со сливками; посуда была глиняная, столовые приборы – серебряные, с гербом Братства – меч и роза и раскрытая книга; к мясу подавали ананасовый сок, кока-колу и воду – в красивых стеклянных стаканах, высоких, узких, как стебель розы; к торту – чай или кофе или какао – кто что хотел; в шикарных пузатых глиняных чашках, прямо из повести о Тиле Уленшпигеле; такую чашку здорово обхватить ладонями и греться, слушать разговоры; куча салфеток на столе, не бумажных – настоящих, с гербом, из темно-красного полотна; стол был деревянный, грубо сколоченный, но отполированный, темно-коричневый; весь в отпечатках от кружек и тарелок; стулья – полу-кресла – из того же дерева, с подлокотниками, короткой спинкой, до середины спины, очень удобные; внизу у стола были балки, на которые была замечательно ставить ноги; за кухню отвечал Изерли – но все ему помогали – так же, как все в мессе участвовали – все – Тео вручили стопку тарелок под пюре, и он их расставлял, и подкладывал салфетки под каждую, и потом за ним Дэмьен раскладывал вилки и ножи; Грин ставил стаканы; Роб и Женя нарезали хлеб и расставили миски с салатом и мясом; Ричи принес графины с водой и кувшины с соком; потом Грин, Дилан и Йорик принесли чайники с кофе, чаем и какао; Изерли же за всем наблюдал, чтобы всем всего хватало, все до всего дотягивались; в концах стола сидели отец Дерек и ван Хельсинг, а между ними – ребята – лишние стулья убрали – просто с одной стороны сидело пятеро: Роб, Женя, Грин, Йорик, Ричи; с другой – четверо – Дилан, Дэмьен, Тео, Изерли – с краю, потому что он все время вскакивал; все друг друга слышали, видели, стол был небольшой, Тео подозревал, что складной; Тео заметил, что Ричи и Изерли сидят далеко друг от друга; они и вправду были как бывшие возлюбленные – никогда не смотрели друг на друга, никогда не разговаривали; «Изерли, ты и вправду сам это все готовишь?» спросил Тео с восхищением, захмелевший слегка от обилия вкуса; Изерли даже глаз не поднял; «ну да» «это здорово; ты учился?» «по книгам»; было непонятно, приятно ему или все равно; он был одновременно и открытым – измученным, печальным, отчаявшимся, и закрытым – для разговоров об этом; обо всем. Тео тоже захотелось убить его родителей.

– После ужина, – сказал ван Хельсинг, когда все стали под руководством Изерли носить тарелки, миски, чашки, стаканы назад в кухню, составлять в огромную, как ванна, раковину в башни, – у нас свободное время, Тео, можешь читать, собирать пазлы, смотреть кино, играть в шахматы; отец Дерек читает в часовне Розарий, можешь присоединиться к нему; но если не хочешь, никто тебе слова не скажет, это правда. У Изерли много дел по хозяйству, он кастелян; я сижу в кабинете, читаю газеты. Вообще, часовня открыта всегда, ты можешь прийти туда в любое время суток. Можешь пойти в душ, ребята покажут тебе, где душевая, она общая на всех, тут довольно мало места, живем мы по-спартански; можешь уже найти свою комнату и лечь спать.

– Во сколько вставать?

Ван Хельсинг улыбнулся.

– Тебя разбудят.

Тео стало легче.

– Я бы помылся и досмотрел «Титаник».

– Звучит здорово; да, ребята в этом месяце под влиянием Дэмьена отсматривают всех лауреатов «Оскара». Да, кстати, ко мне ты можешь тоже обращаться в любое время суток. Сейчас я назначу тебе наставника. Такая у нас традиция – наставник – еще один человек, к которому ты можешь прийти со всеми проблемами. Итак… – ван Хельсинг смотрел на Тео, будто оценивал произведение искусства – подделка или подлинник. – Тебе же кто-то уже очень понравился?

– Дэмьен… и Грин.

– Да, Дэмьен… когда-нибудь Дэмьен будет прекрасным наставником, но он одного с тобой возраста, у него у самого есть наставник – Ричи…

Тео вроде и знал, что Ричи уже занят, но всё равно будто отпустило – Ричи пугал его, как детский кошмар, живущий в шкафу или под кроватью; ван Хельсинг заметил его гримасу, и засмеялся.

– Ты недооцениваешь Ричи – он может быть противным, как вареный лук, но он человек чести. Он научил бы тебя кодексу рыцаря короля Артура, да так хорошо, что ты никогда от него не отступишь. Скажи мне, Тео, что ты любишь больше всего на свете?

Тео задумался; он понял, что настоящий вопрос; ему мучительно захотелось курить. Он нашарил сигареты в кармане, но стеснялся их вытащить. Ван Хельсинг отследил движение рукой.

– Ох, Бог мой, почти все ребята курят, и я тоже. Пойдем в мой кабинет, там можно развалиться, и смотреть на огонь в камине, и курить; это поможет и тебе, и мне не ошибиться.

Они вышли из столовой – ван Хельсинг заглянул на прощание в кухню; Изерли стоял перед раковиной, полной посуды, как полководец перед картой; в темно-коричневом фартуке с кучей карманов; лицо его не выглядело несчастным и усталым – как раз таки, понял Тео, он был в своей стихии – проблема – решаемая; Изерли включил воду и стал что-то даже насвистывать – предсмертную арию Эдмунда из «Лючии де Ламмермур», которая для непосвященного в либретто звучит как песенка Бритни Спирз; слух у него был прекрасный; «спасибо, Изерли, ужин был просто супер» Изерли обернулся и улыбнулся ван Хельсингу – Тео впервые за вечер увидел, каким еще может быть Изерли – мерцающим изнутри, как гадальный шар; «спасибо, сэр»; ван Хельсинг шагнул к Изерли и поцеловал его в макушку; Изерли вздохнул, и вернулся к посуде; пошли, сказал ван Хельсинг Тео, и зашагал через коридор, так стремительно, будто начался дождь, а он был без зонта; Тео боялся смотреть в лицо Габриэля – достаточно было того, что в воздухе запахло тлеющими проводами; ван Хельсинг толкнул дверь – тяжелую, резную, дверь в сокровищницу; Тео настигло дежавю – это был кабинет Седрика Талбота Макфадьена – те же стены в книгах, пушистый темно-красный ковер, черный пылающий камин, два кресла – черное и белое, огромный стол у окна с резным троном; и портрет – напротив стола – чтобы человек всегда мог его видеть – в резной черной раме с золотом – Каролюс Дюран – Тео споткнулся на пороге, таким реальным был Каролюс – прекрасный, как летний сад; и чуть не расплакался от мысли, что никогда не увидит его; ван Хельсинг не заметил гаммы чувств, обрушившейся на Тео; взял из ящика стола сигареты, пепельницу, протянул Тео – темно-коричневые сигареты с запахом винограда, крепкие, длинные, как девичьи ноги.

– Садись, – Тео сел в белое кресло, ван Хельсинг в черное. Они закурили. – Ну, так что? Что тебе нравится делать больше всего на свете?

– Я просто не знаю, как ответить на вопрос – сложно? Перечислением?

Ван Хельсинг выпустил дым вверх.

– Мы все любим родителей, или не любим; мы предпочитаем что-то из еды; из одежды, из музыки. Еще многие любят дождь, снег, море и солнце. Но есть вещи и действия, которые мы любим по-настоящему – это что-то сокровенное, или незаметное. Я люблю кофе… черный, со специями… и смотреть на портрет Каролюса, долго-долго, пока он не начинает двигаться, моргать, улыбаться… хоть это и причиняет мне настоящую боль. Прошло уже несколько лет, а я все еще с ума схожу оттого, что Бог забрал его. Я люблю пить кофе, курить и смотреть на Каролюса. А Каролюс любил лежать на траве, жевать травинку и смотреть в небо; «и ниибет» – цитата, – засмеялся ван Хельсинг, – он был простой парень, выражался иногда, как портовый грузчик. А ты, Тео? Я знаю, что ты любишь рисовать, читать, смотреть кино, говорить о нем, галстуки и кеды, но что ты любишь на самом деле?

– Спать без одежды; и быть одному в незнакомых местах – не знаю, как объяснить; в родном городе я часто просыпался рано утром и ехал по рассветным улицам на велосипеде, и все вокруг было новое, незнакомое; и также в путешествии – я всегда ездил один; мне нравится быть одному, когда вокруг все другое… дорога сюда было одним из лучших переживаний в моей жизни – только я и мои мысли; и я делаю, что хочу – ничего особенного; но так здорово. Не в смысле, что мне не нравятся другие люди… Я люблю быть самостоятельным, заботиться о себе – выбрать сам одежду, еду… Мне нравиться путешествовать, и путешествовать самостоятельно… Ну, и рисовать, конечно. До самого утра. Пережить сразу несколько жизней за эту ночь. Может, через пару лет это будет не важно, но пока это самое существенное. Я плохо ответил?

– Нет, хорошо. Спать голым?

– Да, – Тео покраснел. – Я ужасно боялся, что меня застукает мама; или мой друг-гомосексуалист; не в смысле, что он набросится на меня… ну, просто это мое… я всегда рядом держу пижаму и надеваю сразу, если в туалет надо, или воды попить. Просто днем у меня много времени уходит на одежду, на то, чтобы классно выглядеть, а ночью я как есть, только я и мои мысли… Мне просто так удобнее… думать, спать… я могу здесь спать в пижаме, если всё прочее аморально.

– Да кому какая разница, у тебя здесь своя спальня. От каменных стен здесь жутко холодно, но Изерли выдаст тебе электроодеяло, и кучу пледов, так что спи, как хочешь.

– Так кто будет моим наставником? Для этого был вопрос?

– И для этого тоже. Изерли. Изерли Флери.

Тео удивился. Изерли был кем-то из романтических сказаний – узником замка Иф; человеком, которому нужна была помощь – письмо, любовь, пила в куске хлеба, завещание в пользу; а не братом Розы, который научит его вере, силе, даст крылья.